Мертвые могут танцевать - Илья Стогов Страница 7

2

На самом деле я видел все самые знаменитые монастыри мира. Лалибэла стала последней, а до нее были греческие Метеоры, итальянское Субиако, грузинский Света-Цховбели, пещерные монастыри в Каппадокии, Солемское аббатство и три коптских монастыря в Вади-Нутрун…

Сказать, что поездка в монастырь духовно обогащает, не возьмусь. Что тут может обогатить? Древние стены рушатся, количество монахов сокращается, вместо паломников в ворота стучатся организованные тургруппы во главе с наглыми гидами. Хуже всего в этом смысле в Синайском монастыре Святой Екатерины (самом древнем православном монастыре планеты). Позади территории там есть вырубленная в скале лестница: четыре тысячи ступеней, ведущих к месту, на котором пророк Моисей когда-то разговаривал с Богом. Сегодня по лестнице безостановочным потоком ползут целлюлитные тетки и прямо на ступенях в спальных мешках спят укуренные голландские хиппи.

Монастыри выглядят ободранно и странно. Но если бы они вдруг совсем позакрывались — лучше бы не стало. Голые, умирающие с голоду эфиопы выглядят счастливыми: у них есть священная Лалибэла. Многотонные вырубленные в надежных скалах монастыри стоят, и значит, тылы прикрыты. Поэтому эфиопы неторопливы, улыбчивы, внимательны… Они знают какую-то настоящую жизнь, а я о ней только слышал.

Все на свете народы гордятся своей историей. Когда сложно, народы оглядываются назад, и становится немного легче. Только русские смотрят всегда лишь в будущее. У русских прошлого нет. Что-то напутано с нашей историей, а что — уже и не разберешься.

Последний раз я был в Киеве два года назад. Мне позвонили и предложили в качестве журналиста поработать на выборах. Денег обещали столько, что, услышав сумму, я сразу пошел собирать вещи.

Мои работодатели были бандитами средней руки. Выглядели они что надо — стопроцентными головорезами. День их начинался в десять утра: молодые люди встречались и решали перекусить. Они садились в ближайшем ресторанчике и заказывали по здоровой тарелке борща. Я покупал себе чашку кофе и подолгу думал: часто ли эти парни убивают людей? От запаха борща меня тошнило.

Дозавтракав, молодые люди рассаживались по джипам и отправлялись на соседнюю улицу пообедать. Теперь покупался не борщ, а, например, мясо. Они опять долго его ели. Я опять долго пил свой кофе. Думал о том, что эфиопы нам не указ. Пусть они у себя в Африке проводят воскресенье утра в церквях. У русских свои представления о правильной жизни.

Парни подзывали официанта и велели рассказать, что у него в заведении есть еще. Официанты подолгу рассказывали. Парни морщили лбы, пытались сделать хоть какой-то выбор, но воспринять информацию на слух не могли. Официанту они говорили:

— Что-то ты меня паришь… Какой-то ты высокопарный…

После второго ресторана были еще третий… и седьмой… и тринадцатый… Джипы каждый раз парковались поперек тротуара. Где-то по ходу появлялась водка. Парням хотелось, чтобы одновременно с водкой появились также и дамы, но опускаться до проституции им не хотелось. Парни вставали с мест, подходили к девушкам из-за соседних столиков, хватали их за руки и отпускали комплименты:

— Слышь, это… Ты такая красивая… На Фредди Меркьюри похожа… Пойдешь с нами?..

Так продолжалось до глубокой ночи. Хозяин последнего ресторана долго извинялся, просил господ посетителей закругляться и говорил, что его заведение уже закрыто. Те отвечали:

— Закрыто? Жалко! Как же мы тогда отсюда выйдем?

За две недели в Киеве я обошел ресторанов больше, чем в Петербурге за всю жизнь. Написать для работодателей мне удалось от силы полторы строчки. Парней это вполне устроило, и расплатились они без обману. Не понятно с чего, но молодые люди сочли, что поработать нам всем удалось на славу. В последний день они пригласили меня прогуляться: спросили, не хочу ли я побывать в Лавре? Я сказал, что хочу. Тогда я не очень понимал, что такое Киево-Печерская лавра.

Киев — город в стиле «Vоплi Viдоплясова». Полная противоположность Петербургу. Мой город сер, уныл, гранитен, не приспособлен для жизни. Киев — веселый, южный, почти средиземноморский. Улыбаются грудастые девушки. Если бы не их акцент, киевлянки были бы безупречны.

С залитой солнцем киевской улочки мы вошли внутрь самого древнего русского монастыря. Снаружи, за стеной, остался бесконечный киевский карнавал. В Лавре висела тишина. Подгибая коленки, мы прошагали вниз по склону холма. Экскурсоводом была ненакрашенная тонкогубая православная женщина в платочке.

— Готовы? — спросила она. — Прошу мужчин снять головные уборы. Сюда, пожалуйста.

Голос у экскурсоводки был такой же тихий и бесцветный, как все вокруг. Мы вошли в двери небольшой часовни.

— Здесь вы можете взять свечи. Они освященные. Прежде чем мы спустимся в лаврские пещеры, я должна рассказать, что ждет каждого из вас после смерти.

На стене часовни висело громадное живописное полотно. Как я понял, это было что-то вроде карты загробного мира. На полотне мохнатые черти вилами рвали кожу на боках грешников.

— На девятый день после того, как вы умрете, душа попадает вот сюда… На этом уровне мытарств воздушных вы поймете, что…

Бесцветным монотонным голосом женщина рассказывала: здесь, в Лавре, есть особое помещение, в котором батюшки изгоняют бесов из женщин. Священник читает молитву, а женщины на коленях ползут к нему через длинный зал. Бесы рвутся и мечутся. Женщин бросает из конца в конец помещения. От криков изгоняемой нечисти закладывает уши.

Яркое киевское солнце показалось мне тусклым изнутри этой часовни. Я видел самые известные монастыри мира, но такого, как здесь, не видал никогда. Здесь, в Лавре, монастырь пах не радостью, а могилой. Здесь люди вели суровую жизнь, и эта жизнь могла запросто закончиться непоправимой смертью.

— А теперь давайте осмотрим сами пещеры.

Присмиревшие экскурсанты начали по одному протискиваться в узкую дверь. Вниз, к пещерам, вел тесный лаз. Он был настолько узкий, что левым плечом я касался одной стены, а правым — другой. Где-то в другом мире по-прежнему играла танцевальная музыка и смеялись веселые киевлянки. А я полз по направлению к древним могилам, и мне было страшно. Допотопные монахи спускались в эту могилу и никогда в жизни больше не видели света, но они делали это добровольно, это был их выбор, а я хотел не ползти по направлению к могилам, а жить, и еще я хотел понять: зачем эти допотопные люди сами закапывали себя в этих жутких подземельях?

Я не очень представлял, сколько времени займет спуск. Я надеялся, что вот сейчас, за поворотом, мы окажемся на месте. Но лаз все не кончался. На каком-то из поворотов я сдуру оглянулся. Сзади меня, плотно натрамбовалось несколько сотен экскурсантов со свечами в руках.

Дошло до меня моментально. Если я передумаю и захочу вернуться наверх, то просто не смогу этого сделать. Более жуткого приступа клаустрофобии прежде я не испытывал.