Алиса в Стране Советов - Юрий Алексеев Страница 7

«Господи, да не сон ли это? Неужто “каждому по труду” достигло “каждому по шару” и — ни гугу, приехали. Не забежал ли я как-нибудь огородами в Будущее, предсказанное Хотьбычто… Ну, самым краешком, зачуток?».

— Ты что, слепой или дурной? Руку дай, педераст! — замарал мысль Неважнокто. Каким-то образом он незаметно внизу очутился, влез животом на бортик фонтана, но дальше мешали штаны, в каких, по его же грубым словам, пол-Европы, не трудясь, разместилось бы.

Иван не то чтобы оробел, но им овладел порыв к поддакиванию, к услужливости, какие бывают, наверно, при встрече с обер-пиратом, когда на мачте захваченного фрегата уже повешен свеженький флаг, а рея покамест свободна…

— Трудное детство… плохо было с морковью, — пробормотал он, делаясь самому себе гадостным и вспомогая огрузлому приподняться, вместо «пшёл бы ты!». А тот, отдувшись и пропыхтевшись, на бортике укрепился и проворчал:

— Моркоха на уши не отражается. Тебя что, радио не касается, или прохлопал по глухоте объявление насчёт девочки?

И как-то песенно загундосил, припоминаючи:

В лесу родилась тёлочка

От белки и осла, кхм, да,

Зимой и летом дойная

Кормила три села, кхм, мда…

Осёкся, посадил в глаз навроде монокля давешнюю баранку и посмотрел на Ивана пристально, многозначительно. Иван затаился. Песенка-перевёртыш была ему очень знакома, но он виду не подал, ждал, что дальше споётся, скажется. И толстячок не замедлил:

— У нас с Диаматом принципиальный спор получился, — молвил Неважнокто. — Он на летающую собаку опёрся. На Белку. Дескать, певчих поднаучили порочить космос. А я говорю, слова народные, мудрые… предусмотрительные. Допёр, что Белкой корову звали. Всё-таки пастушеское чутьё! К тому же ослы необычайно выносливы. Скрестим весною, и молока будет — залейся…

«Посмехом издевается или за полного дурака меня принимает?» — растерянно оглянулся по сторонам Иван. А толстячок прицепился:

— Ну, что скажешь на это, слепота? — и баранку надкушенную протянул, — на вот! Очень кругозор расширяет…

— Да нет, она мне не поможет, — невежливо отверг баранку Иван. Чем больше Неважнокто витийствовал, тем меньше гипнотизировал. И теперь Иван просто из озорства повёл пустыми глазами, как бы не видя вовсе ни аршинных скрижалей «КОММУНИЗМ НЕИЗБЕЖЕН» на павильоне Поступательных Обожратушек, ни надписей от руки на его колоннах «Закрой варежку! Муха влетит!!». Дверь в Обожратушки была закрещена досками, и на передней текучей краской уведомлялось «дожди», а на запазушной рвано выжжено «засуха». — Не выручит, — дообъяснил Иван, — потому как в левом глазу у меня нажитой плюс, а в правом — природный минус… Так-то вот, уважаемый Глава госуда…

— Глава на хуторе близ Диканьки, — пренебрежительно перебил Неважнокто. — А я — Примат. О двух лицах, но в положительном смысле. Есть с кем посоветоваться. Понятно?

— Ув-вполне, — доложил Иван, смекнув попутно, что Диамат — это Хотьбычто и третий по плавности.

— А плюс на минус — фигня! Мы и двуполых, у которых глаза разбегаются, хор-рошо лечим, — погрозил кулаком кому-то невидимому Неважнокто. — Правда, времени под обрез. Да так и быть уж. Здоровье всё одно по пути к Гармоничной личности. Слезай, слепота! Айда…

Спрыгнул с бортика, стащил за собою Ивана и повёл сквозь расступавшуюся безмолвно толпу к больничному зданию с надтреснутой вывеской «Вход бесплатный».

Увы, входные двери были косо обандеролены запиской «Нету воды», а на задворках здания слышались бой стекла и приглушённый мат.

— Фигня, зато рису будет — заешься… — сказал про писульку Неважнокто, забыв, что Иван слепой. И повел на зады, где на открытом воздухе стояли скатертные столы с графинами, и к ним тянулась очередь каких-то плаксивых, но с виду довольно жизнеспособных граждан. То, чем они занимались, напоминало аттракцион «Силомер». Играющие лупили кулаком по столу, и когда удар получался рекордным, графин раскалывался, освобождая спрятанную внутри бумажку. Путёвку, наверно, поскольку столы отличались именными табличками «Кишечно-желудочный», «Психоневрологический», «Кардиологический»… Возле последнего продавали с лотка валидол, торчмя стояли носилки и представитель ритуальной конторы с муаровой лентой на рукаве пиджака и обгоревшим бумажным цветочком в петлице. Глаза у него были ласковыми, ищущими.

Завидев Примата, очередь стихла. И лишь один, тот самый, что шариком ба-бах сделал, под нос себе мелко бубнил, роптал вроде бы.

— В чём дело? — осведомился Примат. — Не слышу.

Бубнильщик выступил на полшага вперёд и показал на графины:

— Как правило, мы поддерживаем, — сказал он за всех. — Только хотим так-чтобы-либо-всем-либо-никому. По справедливости!

— К тому оно и идёт, — успокоил Примат и на часы сосредоточенно поглядел. — Вот только Америку похороним, кхм, минут через несколько.

— Ясно, — сказал бубнильщик и кинулся в очередь восстанавливаться.

А Примат подманил пальцем ритуального человека и спросил строго, негромко:

— Очки есть?

— Да что вы! Как можно!? — заегозил похоронщик. — И в мыслях такого не держим… Всё родственникам перед кремацией отдаём.

И покраснел неописуемо.

— Не надо мне никаких очков, — вмешался в дело Иван. — Я и без них вижу, какой субчик пред нами.

— Я… я рабочую школу кончал, — сбавил красноту похоронщик.

— Тьфу, недоносок! — сплюнул Иван.

— И три года в музроте…

— Паразит!

— Участник строек… м-молодежных… горячих…

— Поганец!

— И кандидат…

— Вот вам гармоничная личность, — сказал Примату Иван. — Зачем к какому-то «павильону» ходить? — и кандидата округло оформил:

— Законченный, хоть в ВКШ направляй!

— Дети… трое… один дефективный, — пал на колени перед Приматом законченный. — Подскажите, что делать? Посоветуйте!?

И, руки нечистые заломив, задумчиво опустил подбородок на грудь.

— Советую на ремне удавиться, — холодно, без попрёков сказал Примат. — На своём, разумеется… и подальше от детских учреждений.

— Вот это правильно, — одобрил из толпы Бабах. — В детях — будущее. Им хороший пример нужон.

— Буз-зде, буз-зде, — заверил с японской кротостью смертник, но по лицу его было видно, что этого он никогда не сделает, как и не было никаких сомнений, что от детей он сбежал в похоронщики, чтоб алименты поменьше платить.

— Ну вот и договорились, — голосом, каким совещания заканчивают, произнес Примат, хотя и понимал, конечно, что уговор недействителен. — Опыт похоронной работы сушит сердце, опустошает нутро, — потащил он за рукав прозревшего без очков Ивана. — Уж на что мы с Диаматом стараемся, а вокруг…

«Тишина! — озарило Ивана. — Тишина от безнадёги. Чего шуметь, когда амба, гроб-дела?». И, не слушая дальше, спросил вперебив: