В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери Страница 7

Предположим, признал посол. Но со времени переезда в Голландию ничего у него не ладится. Взять хотя бы самое дорогое и замечательное его приобретение — собрание Браамкампа, знаменитая коллекция старых фламандских мастеров. Увы, в негостеприимном Финском заливе, который не зря стараются обходить стороной все добрые люди, корабль, везущий сокровища на север, к Ее Величеству, потерпел крушение: чересчур набожный капитан столь усердно молился, что забыл об управлении судном. В результате бесценные шедевры эпохи Возрождения покоятся на дне Балтийского моря, и виноват в этом он, князь Дмитрий. Он навеки опозорен в глазах историков искусства, нанес урон российской казне, заслужил презрение Потомства и — главное — царицы. «Что ж, придется мне обойтись без этих картин», — с горечью заметила она в присутствии придворных.

Однако Философ изо всех сил старается поддержать веселье: иначе для чего же существуют друзья?

— Могло быть и хуже, — утешает он князя, а немецкая принцесса в уголке наигрывает на спинете какую-то приятную мелодию, — Венер и Вирсавий надо искать в других странах, там, откуда они родом. Здесь, в Голландии, все рисуют как сумасшедшие. Благовещение тебе, конечно, всякий изобразит. Благовещение и разведение тюльпанов — больше они ни на что не способны.

— Странно, но Нидерланды действительно малокультурная страна. С Парижем не сравнить.

— Конечно! Власть не принадлежит королям и продажным попам.

— Она принадлежит банкирам.

— А также владельцам газет и типографий. Вы живете в царстве просвещения и свободы, мой друг. На земле философов — Декарта, Локка, Спинозы.

— Прошу заметить, что вы не успели даже выглянуть на улицу и полюбоваться ею.

— Мне и так все ясно. Я знаю, что Голландия — либеральное государство, в котором процветают образование, искусство и банки. А в мире нет ничего важнее этих вещей. Кроме того, я заметил, что женщины все как на подбор толсты и жизнерадостны.

— Да, если вам нравятся полные…

— Люблю толстушек.

— А я предпочитаю худощавых.

— Послушайте, мой друг, зачем же Ее Величество послала вас сюда?

— Ответ вам известен. Царица послала меня в Голландию, потому что без этих вонючих каналов и этих треклятых банкиров нашего города на Неве и на свете не было бы.

А вот это правда. Чистая истинная правда.

Ведь разве не здесь все начиналось, разве не здесь у Петра Великого (юного, но уже великана, в сапогах — за два метра ростом) родилась эта мечта? Он прибыл сюда со своим Великим Посольством отдохнуть и поразвлечься. Шумный юнец бил окна и выбрасывал в них друзей, случайных приятелей и незнакомцев, пьянствовал и шлялся по девкам. Приехал он инкогнито, переодевшись и замаскировавшись до неузнаваемости. Впрочем, проницательный наблюдатель все же смог бы его опознать: Петр был настоящим гигантом и возвышался над толпой, лицо его подергивалось от характерного нервного тика, его сопровождали сотня слуг, шесть трубачей, пара часовщиков, четыре карлика и обезьяна. В Амстердаме он изучал астрономию и анатомию, учился вскрывать трупы и лить металлы, брить бороду и дергать зубы (упражнялся, кстати, на первом попавшемся, кто имел несчастье подвернуться под руку). Он овладевал ремеслом плотника, корабельщика, штурмана и повсюду обращал на себя внимание неуемным и неразборчивым любопытством («Это что? Это зачем?»).

Затем Петр вернулся в Россию, взошел на царский престол, разбил шведов, вернул своей стране восточно-балтийские земли и решил отметить свой триумф строительством новой столицы на реке Неве. Решил построить город, смотрящий прямо на богатый вожделенный Запад и грозящий ему чрез туманы и бураны морозной русской зимы. За образец же Петр взял Амстердам. Он возводил не очередное скифское поселение с утопающими в грязи домами, протекающими кровлями, бородатыми боярами, роющимися в земле свиньями и пухнущими от голода крепостными. В новой столице надлежало быть не только соборам и монастырям, крепостям, тюрьмам и арсеналам. Петр задумал проложить каналы, построить дворцы, академии, музеи, биржи — в общем, на весь мир прославить промышленную и военную мощь России. Рыть каналы и сооружать дамбы он нанял голландцев. Если канал получался мельче своего нидерландского прототипа, Петр заставлял рабочих засыпать его и рыть снова. Город постепенно рос, и один за другим подходили к пристаням груженные кирпичом голландские корабли, голландские живописцы расписывали стены дворцов, а голландские банкиры обеспечивали наличные. Пленные шведы и русские крепостные закладывали фундаменты, крепили балки, сотнями и тысячами тонули в финских болотах. Городом на костях начинали называть несравненное творение Петра. Однако же чудо-столица поднималась не только на костях утопленников, но и на звонких голландских гульденах.

— Вот почему я торчу здесь, в этой ветреной Гааге, — объяснял Голицын нашему герою. — Игра начинается по новой.

Философ мигом уразумел что к чему. Лавры царя-великана в высоченных сапогах, лавры Петра, не дают покоя российской самодержице. Петр строил из бревен — она построит из камня. Он вырыл каналы — она построит дворцы с роскошными променадами. Он нанимал мастеров тысячами — она будет нанимать миллионами. Он — Петр Великий, она превзойдет его величием. Он покупал полотна голландских живописцев, она скупает произведения искусства целыми коллекциями, кораблями, флотилиями. Но финансируется грандиозное предприятие все теми же нидерландскими банкирами, с бородавками на лицах, в темных костюмах с белыми брыжами и лютеранских шляпах. По масштабам совершаемых для царицы покупок видно — могущественная государыня имеет дело с весьма покладистыми банкирами. Пока Голицын удерживается в Гааге — она будет покупать. Если бы в продаже вдруг появились автомобили — еще, к сожалению, не изобретенные, царица, несомненно, оказалась бы среди первых и самых пылких приверженцев замечательной новинки. Она заткнула бы за пояс самых неистовых, самых алчных коллекционеров будущей эры шопинг-бума (хотя сюжет этот лишь намечается в небесной Книге Судеб) вроде Имельды Маркос или нашей герцогини Йоркской. В ее собрании — туфли и шали, аметисты и золото, одежда и косметика, самоцветы и мишура, фарфор и олово, пуговицы и банты.

Но на первом месте — высокое искусство. «Не то чтобы я действительно любила искусство, — честно признавалась высокородная дама. — На самом деле это просто алчность. Откровенно говоря, я не тонкая ценительница, я обыкновенная жадина». Стоит императрице узнать о продаже коллекции — все равно чего, все равно в какой стране, — собрание немедленно покупается, складывается в ящики и морем отправляется прямиком в Петербург. Екатерина следует первому и единственно верному в мире купи-продай закону: цена зависит от того, кто покупает, а не от того, что продается. Пусть эта безделушка не представляет никакой ценности. Не важно. Сам факт благосклонного внимания царицы, желание стать владелицей данной вещи способны превратить вульгарность в великолепие, никому не нужный пустяк — в мечту коллекционера, мусор — в грезу, угольную пыль — в чистое золото. Ее эмиссары (в том числе оба наших героя) рыщут по свету и приобретают, приобретают беспрерывно. За двадцать лет правления Екатерины коллекция выросла настолько, что не помещается в трех огроменных дворцах. А значит, понадобятся новые — новые дворцы, музеи, академии, библиотеки, театры, оперы. А значит, коллекционировать придется не только предметы, но и людей: зодчих и скульпторов, серебряных дел мастеров и каменщиков, математиков и инкрустаторов, певцов и танцоров, писателей и мыслителей, трагиков и комиков, ремесленников и кастратов, модисток и закройщиков — не говоря уж о генералах, военных инженерах и корабельщиках, в обязанности которых входит защищать всех остальных. И люди, подобно картинам и мебели, покорно, по мановению царственной руки, стекаются туда, на далекий север, в страннейший из всех городов, на богом забытые карельские болота, на негостеприимные берега Невы, в громадный императорский дворец, которому нет еще и полувека.