Слезовыжималка - Дэниел Хейз Страница 7

— Ладно, вот, например. — Я говорил так, как будто мне не было решительно никакого дела до всего происходящего. — «Каково это — быть красивой? Вот она лежит в кровати, обнаженная, а через мгновение уже сидит — в джинсах и белой рубашке. Рубашка говорила о простом. О чистом. Малейшее пятнышко все бы испортило. Ему стало интересно: каково это — сочетать собственную красоту с крахмальной белизной ткани? Каково это — когда одно неотделимо от другого, когда одно без другого неизбежно потеряет свое очарование? Должно быть, надежное и простое ощущение. Так чувствуешь себя, когда входишь с холода, с мороза и запрыгиваешь в горячую ванну. Грехи прощаются. Ты стоишь посредине неизвестности и с наслаждением писаешь на ни в чем не повинное дерево. Чувство облегчения, беззаботности. Вот каково это. Она не поняла. Не поняла вопрос. Она подумала, что он говорит о ее жизни, о том, как легко ей все дается. Ее жизнь не была легкой. То есть вообще-то была, но это совершенно не относилось к делу».

Я посмотрел на Боба и увидел, что он закрыл глаза.

— Утомился?

— Ничего подобного. — Он открыл глаза.

— Ты сам попросил.

— Да, попросил. Спасибо. Это напоминает мне…

— Слушай… — Я оборвал его, захлопнул портфель и потянулся за пакетом с китайской едой. — Знаю, тебе нравятся ребрышки в кисло-сладком соусе. Но я подумал, возьму-ка креветки с фасолью. Наверное, так и впрямь лучше.

Я отчаянно хотел добиться успеха. А точнее сказать, я хотел стать успешным писателем. Совсем не ту дорогу выбрал для меня отец. Стань я адвокатом, зубным врачом или просто учителем, он был бы счастлив, наверное. Впрочем, «счастлив» — не совсем подходящее слово. Мой отец не умел быть счастливым. По крайней мере он удовлетворился бы моим выбором. Он бы неторопливо качал головой и как бы неохотно улыбался — именно так он поступал, когда другой вопил бы и прыгал от радости.

Он бы даже понял, если бы я решил стать журналистом. Но писателем?Мой отец, человек дела, не больно-то много читал. Он мыслил категориями недвижимости, занимался пенсионными фондами. Пенсионеров он звал старыми хрычами — пока не постарел и не стал одним из них. Закатанные рукава, замкнутый проницательный взгляд (я унаследовал лицо матери — круглое и мягкое). Отец умел обеспечить семью. В конце ему даже привалила удача. Мне с этого тоже кое-что перепало: я смог переехать в Сэндхерст, купить домик и заняться писательством. Он и представить бы этого не мог, как я не мог представить, что, используя собственную свободу, я буду ущемлять права другого человека.

Сначала умер отец — от сердечного приступа, а еще через полтора года рак легких в считанные недели унес в небытие маму. Яне виню их за это, в какой-то степени мне даже повезло, что родители умерли так легко. Вот они здесь, а вот их нет. (Помню, как нетерпеливая мама учила меня отдирать пластырь одним рывком.) Ни братьев, ни сестер у меня не было, и я остался один. Впрочем, могло быть и хуже. Тем жарким летом в Нью-Йорке, когда я то и дело отвечал заказчикам, что больше не занимаюсь редактурой, я ощущал, что смерть родителей, а в особенности смерть отца, дала мне какое-то жизненное пространство.

Мы с Промис общались почти каждый день. Беседы с ней оставляли после себя легкое головокружение. Мы говорили в библиотеке, в парке, по телефону — и я каждый раз чувствовал, будто кидаю кости, открываю незнакомую дверь или пытаюсь сохранить равновесие на коньке крыши. Я никогда не знал, что случится дальше, чем закончится наш очередной разговор.

Это чувство было для меня не ново. Я понял, что и раньше его испытывал — конечно, в мечтах, не по-настоящему. Сама реальность, каждый мой день словно был заранее предопределен этими мечтами. И страх нагонял меня только в моем же воображении.

С появлением Промис все изменилось. Настоящая жизнь стала чем-то нереальным. Я как будто смотрел фильм, читал книгу или видел сон. Я с нетерпением ждал, что будет дальше. Реальность вторгалась в воображение, настойчиво барабанила в дверь. Хотелось перевернуть страницу, читать быстрее — или же закрыть глаза и пустить все на самотек. Когда я сидел в библиотеке, мне иногда казалось, что на самом деле на мне пижама, а под головой — подушка.

Разве я заслужил это? Разве заслужил ее?

Я заметил, что Боб часто переплетает пальцы, особенно когда стоит. Наверное, так ему было легче в наручниках. По мне, больше всего он напоминал человека, который вот-вот вытащит из рукава пистолет — как Гарри Купер перед крутым поворотом судьбы. Боб постоянно жаловался на наручники, но этот пункт обсуждению не подлежал. В остальном я допускал послабления — малина, зубочистки, туалетная бумага без ароматизаторов, иногда мороженое, — но всему есть предел. Мне порой нравилось напомнить Бобу, что я не дурак.

Как-то вечером я решил попробовать, каково ходить в наручниках, и примерил пару чуть пошире, чем надел на Боба. Я в свое время купил две пары — на случай, если придется и ноги заковывать. Итак, я надел наручники и обнаружил, что так мне даже удобнее. Руки были словно сплетены в молитве, и мышцы получали возможность отдохнуть. (Впрочем, в таком положении я ощущал определенную слабость — как и любой разуверившийся.) Я положил ключ на пол, прямо у своих ног.

— Зачем ты это делаешь? — Боб был удивлен.

— Ты о наручниках? Хотел убедиться, что ты не сошел с ума.

— Сошел с ума? Тебе не кажется, что это ты сошел с ума?

— Ладно, Боб, согласен. Веский довод. Но когда заходишь так далеко, понимаешь, что сумасшествие — просто часть игры. Знаешь, вечное волнение: как это выглядит со стороны, что люди скажут, что мама подумает…

Боб устало кивнул. Интересно, о чем он думал. Я его утомил? А может, он думал о матери, которая живет в штате Мэн одна-одинешенька? Или прикидывал, подойдет ли ключ на полу к его наручникам?

— Полагаешь, я свихнулся?

— По-моему, ты в общем-то неплохой человек, — сказал Боб. — Хотя…

— Что значит «неплохой человек»? С чего бы кому-то вообще быть неплохим? С чего кому-то быть хорошим? Вот ты сам — хороший человек?

— Вроде нет.

— А почему?

— Я лицемер, — пояснил он.

— Выходит…

— Но зачатки хорошего человека во мне есть.

— А с чего ты взял, что я хороший?

— Я разве так сказал?..

— Да, ты сказал, что я неплохой человек.

— Не знаю… — Боб смутился.

— Я держу тебя взаперти.

— Ну, за биоунитаз спасибо.

— Биотуалет.

— Единственное место, где я могу побыть один. Что там эти бедняги в Иране делали, не помнишь?

— Понятия не имею, я тогда маленький был.

— Наверное, прямо в штаны мочились.

— Ну уж нет, — вздохнул я, — террористы тут ни при чем. Это всего-навсего я, Эван Улмер, повелитель зависти. А завистники бывают и добрыми. Странно, да?