Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл Страница 7

– Я же объяснил, это очень интересный образец! И я не пользуюсь банками из-под варенья! Мне их делают на заказ в Лорейне!

Аббат постарался утешить мадам Пейдж, взволнованную тем, что ее сын потерял сознание.

– Вы неправильно выбрали пословицу, – сказал он. – Бог не успокоил ветра, разве только закалил сталь, остригшую вашего барашка!

Мать ответила очередным афоризмом:

– Умный учится на чужих ошибках, а дурак – на своих!

– Нет, мадам, мы с вами не просто дураки… Если бы у меня были связи…

Хирург перебил аббата:

– Но у вас их нет! Зато они есть у меня. На этом вопрос может быть закрыт.

Аббат закричал:

– Довольно! Убирайся!

Он двинулся в сторону хирурга, схватив кочергу, которая в его руках выглядела весьма угрожающе.

И хирург покинул дом Пейджей, унося с собой палец Клода.

Бешеная Вдова снова проникла в дом, когда хирург торопился из него. Она стряхнула на домочадцев лепестки высушенных растений, висевших под потолком, подхватила карты с пола, задула неприкрытую свечу и раскрыла тетрадку Клода. Это заметил аббат. Он надел очки и бережно взял ее в руки. Открыв тетрадь, он увидел, что первый лист не исписан. «Какой педант!» – отметил аббат.

Рисунки в тетради подтвердили сказанное. Клод оказался придирчивым рисовальщиком. О нем слышали даже в Гран-ле-Лук, деревне, расположенной по другую сторону долины. Он стал известен под именем Мальчик-Карандаш, тогда как другие дети славились залихватскими чубами или странными пристрастиями. (Так, самый знаменитый из них носил кличку Пожиратель Пчел.) У Клода было много времени для развития своих талантов. В сезон сбора грибов мать требовала от детей помощи, но все остальное время мальчик делал что хотел. В перерывах между боями с сестрами он рисовал. Так Клод и получил свое прозвище.

Что же рисовал Мальчик-Карандаш? Какие рисунки рассматривал аббат? Эти наброски представляли собой настоящие дневниковые записи, регистрировавшие все его подъемы и падения, а также траекторию полета неконтролируемой фантазии. Например, Клод нарисовал тис, тот, что рос на кладбище, и на его ветвях полдюжины водяных крыс, подвешенных за хвосты; общественную баню, оккупированную пауками – они сплели тончайшую паутину на ее стенках. Оба эти рисунка свидетельствовали не столько о своеволии мальчика, сколько о его необычном взгляде на мир. Об этом же говорили и другие наброски: мельницы, летающие по небу; гребные колеса пароходов, иссушившие турнейскую реку; искрящаяся голова Кристиана Роша, местного пиромана. Аббат не нашел практически ни одного «нормального» рисунка. Зато нашел вот такой: Клод изобразил Мэтью Роша, местного фермера и цирюльника, позади таверны «Рыжий пес». Цирюльник проводил уже описанную выше «операцию». Надпись под рисунком гласила: «Брею за су, режу за два. Кастрирую кабанов и баранов». На следующей странице был нарисован только что обезглавленный цыпленок, подвешенный вверх ногами.

Аббат листал тетрадку, рассматривая рисунки, которые его явно беспокоили. Он увидел картинку, изображавшую кусок сыра «грюйер». В каждой дырке Клод разместил наиболее влиятельных жителей долины: сестру Констанцию, босоногих кармелитов [6](их изображение особенно расстроило аббата), Гастона, владельца «Рыжего пса», и ближе к краю – круглолицего мужчину в очках, которого Оже принял за самого себя. Клод нарисовал парочку автопортретов и даже нескольких королей с родинками, как у него. Как выяснилось, родинка была не самым удивительным физическим отклонением в долине. В тетради встречались выполненные с поразительной дотошностью портреты тех людей, чья отвратительная внешность явилась результатом браков между родственниками и отношений менее дозволительных, но еще более частых. Однажды через долину проезжала труппа гастролирующих актеров, событие редкое для местности с таким суровым климатом и небольшим населением. Когда артисты наконец уехали, трудно сказать, кто удивился сильнее – хозяева или гости. Приезжие были шокированы уродством некоторых местных жителей – например, здесь жили люди с ногтями на ногах, похожими на раковины устриц! А чего стоила женщина-кружевница по прозвищу Лысая Рут? Аббат, взглянув на портрет, изображавший ее без шляпы и без бровей, нарисованных жженой пробкой, подумал о желуде, с которого срезали шляпку.

Результатом постоянного смешения крови стала плохая наследственность. Вместе с землей, скотом, оловянными вешалками, мастерством кружевоплетения и изготовления замков дети наследовали и то, что не было записано в тяжелых фолиантах парижского архива, – заячьи губы, носы в форме луковиц, большие уши, высокие лбы и странные родинки. Генеалогические древа многих семей сходились к одному стволу.

Аббат натолкнулся и на портреты родственников Клода. Евангелина изображалась не так часто и не так злобно, как Фиделита, чей портрет здорово рассмешил аббата. Мальчик нарисовал и мать, сгорбившуюся над крупной грибницей. Но больше всего аббату понравился семейный портрет, где присутствовали все дети мадам Пейдж, телескоп с кальяном, стоявшие на каминной полке, и драконовый коврик под ногами семейства.

Мальчик-Карандаш пришел в себя и снова потер глаза кулаком здоровой руки. Он взволновался, увидев, что аббат рассматривает его тетрадь, но не успел ничего возразить, потому что Оже сам задал вопрос:

– Где твой отец? Почему ты не нарисовал его?

– Я не помню, как он выглядит.

Клод говорил правду. Действительно, то, чего не было в жизни, отсутствовало и в тетрадке мальчика. Мишель Пейдж никогда не упоминался в разговорах семьи. Единственный намек на присутствие отца проявился в семейном портрете.

– Это все, что от него осталось, – сказал Клод и указал на кальян, телескоп и коврик. Сувениры рассказывали историю жизни часовщика во втором поколении – Мишеля Пейджа.

Зимой дедушка Клода, как и многие другие фермеры долины, оказался запертым в собственном доме, заметенном снегом. Он прорезал окно в стене своего жилища, подвинул к нему скамейку и стал собирать часы. Раньше в Турне время определялось лишь по солнцу и звездам. Дедушка открыл множество секретов часового ремесла и передал их своему сыну, отцу Клода. Мишель Пейдж приумножил дарованное ему состояние в ходе путешествия по всей Франции. По дороге домой он встретил крепкую, здоровую девушку, дочку священника, на которой вскоре женился. Джульетт не хотела посвящать себя Господу, но с радостью отдалась бы заботе о детях и растениях, что полностью устраивало Мишеля. После мрачной свадебной церемонии, проведенной отцом Джульетт, молодая пара возвращалась домой в одном экипаже с неким загадочным визирем. (А разве бывают и незагадочные визири?) Мишель заключил с ним сделку, пообещав изготовить сложные часы, основанные на мусульманском лунном календаре. Далее последовали другие заказы, и скоро Пейдж совершил шестимесячное путешествие в Константинополь. Он удовлетворил любовь турок к сложным астрономическим часам. Роспись перламутром и аквамарином обещала принести хорошую прибыль если не в Константинополе, то в Багдаде. Дело расширялось. Мишель наладил выгодное сотрудничество с персидскими караванами, которые останавливались в Смирне и Алеппо. Ему платили шелком за работу. Заключалось все больше и больше сделок. Отец Клода имел и необходимые связи, в частности, он был знаком с французским консулом в Константинополе. Пейдж получил признание, какое обычно недоступно человеку подобного происхождения. Мишель вернулся домой с кошелем, полным серебряных пиастров, и привез с собой кальян, телескоп и драконовый коврик (его назвали так дети, хотя на ковре ничего, даже отдаленно напоминающего дракона, не было), а также множество увлекательных историй о далеких странах.