Визит лейб-медика - Пер Улов Энквист Страница 7

Это сочли неподобающим. Никакого объяснения непристойному поведению короля дано не было.

Когда швейцарец Франсуа Ревердиль в 1760 году получил должность при одиннадцатилетнем наследном принце Кристиане, ему долгое время удавалось скрывать свое еврейское происхождение. Два его других имени — Элия Саломон — в контракте не значились.

В подобных предосторожностях наверняка не было необходимости. Погромов в Копенгагене не случалось уже более десяти лет.

О том, что Ревердиль был сторонником просвещения, в контракте также не упоминалось. Он считал эти сведения излишними и способными повредить. Политические взгляды были его личным делом.

Главным принципом была осторожность.

Его первое впечатление от мальчика было чрезвычайно благоприятным.

Кристиан был «пленительным». Он маленького роста, слабенький, в чем-то даже похожий на девочку, но при этом совершенно очаровательный, как внешне, так и по своим душевным качествам. Он был сообразителен, двигался мягко и элегантно, свободно говорил на трех языках: датском, немецком и французском.

Уже через несколько недель этот образ усложнился. Мальчик, казалось, очень быстро привязался к Ревердилю, перед которым, как он сам выразился уже через месяц, «не испытывал страха». Поинтересовавшись поразившим его словом «страх», Ревердиль, как ему показалось, понял, что боязнь была для мальчика естественным состоянием.

Постепенно он стал отмечать в образе Кристиана не только «пленительность».

Во время обязательных прогулок, предпринимавшихся с укрепляющей целью, когда они оставались одни, у одиннадцатилетнего мальчика обнаруживались чувства и оценки, которые Ревердиль находил все более пугающими. Они получали к тому же весьма странное языковое выражение. Маниакально повторяемое Кристианом пожелание стать «сильным» или «твердым» вовсе не означало стремления стать сильным физически; он имел в виду что-то другое. Он хотел делать «успехи», но и это понятие невозможно было истолковать сколько-нибудь разумным образом. Казалось, его язык состоял из огромного числа слов, созданных по какому-то тайному шифру, разобраться в котором непосвященному было невозможно. Во время бесед, происходивших в присутствии третьего лица, или когда мальчик находился на глазах у придворных, этот зашифрованный язык полностью отсутствовал. Но с глазу на глаз с Ревердилем зашифрованные слова возникали с почти маниакальной частотой.

Самыми странными были: «мясо», «людоеды» и «наказание», употреблявшиеся без сколько-нибудь ясного смысла. Некоторые выражения стали, однако, вскоре понятными.

Когда они после прогулок возвращались к урокам, мальчик мог сказать, что теперь они пойдут на «суровый экзамен» или «суровый допрос». В датской юридической терминологии это выражение означало то же, что и «пытки», которые были в то время разрешены и исправно применялись правосудием. Ревердиль как-то в шутку спросил, неужели мальчик полагает, что его будут пытать каминными щипцами.

Мальчик с удивлением ответил, что да.

Это было само собой разумеющимся.

Только некоторое время спустя Ревердиль понял, что это выражение как раз не было шифром, скрывавшим нечто другое и загадочное, а содержало вполне конкретное сообщение.

Его пытали. Это считалось нормальным.

Задачей гувернера было обучение датского самодержца, обладавшего неограниченной властью.

Однако это входило не только в его задачу.

Ревердиль приступил к своим обязанностям день в день через сто лет после переворота 1660 года, который практически лишил дворян власти, вернув единовластие королю. Ревердиль неустанно повторял юному принцу о важности его положения; ведь в его руках будущее страны. Из деликатности он, однако, не рассказывал Кристиану предысторию: что ослабление самодержавия при прежних королях и вырождение династии предоставили всю полноту власти тем людям при дворе, которые теперь контролировали его собственное воспитание, образование и образ мыслей.

Казалось, «мальчик» (Ревердиль пользуется именно этим словом), при мысли о своей будущей роли короля, испытывал исключительно тревогу, нежелание и отчаяние.

Король был самодержцем, но вся власть принадлежала чиновникам. Всем это казалось естественным. Предназначенная для Кристиана педагогика была к этому приспособлена. Власть была пожалована Богом королю. Тот, в свою очередь, не пользовался властью, а передавал ее дальше. То, что король не пользовался властью, не было само собой разумеющимся. Для этого он должен был быть душевнобольным, законченным алкоголиком или просто не желать работать. В противном случае требовалось сломить его волю. Апатия и пороки короля были, таким образом, либо врожденными, либо могли быть в нем воспитаны.

Способности Кристиана внушили его окружению мысль, что безволие в нем надо воспитывать. Ревердиль описывает методы, которые применялись к «мальчику» в качестве «систематической педагогики, использовавшейся, чтобы вызвать бессилие и деградацию с целью сохранения влияния истинных правителей». Он быстро почувствовал, что при датском дворе были готовы пожертвовать душевным здоровьем юного принца ради достижения результата, который можно было наблюдать на примере предыдущих королей.

Их целью было создание из этого ребенка «нового Фредерика». Они хотели, напишет Ревердиль позднее в своих мемуарах, «в результате моральной деградации королевской власти, создать в ней некую пустоту, где бы они безнаказанно могли властвовать сами. В то время они никак не рассчитывали, что в один прекрасный день в эту создавшуюся во власти пустоту нанесет визит лейб-медик по имени Струэнсе».

Выражение «визит лейб-медика» встречается именно у Ревердиля. Едва ли он иронизирует. Он, скорее, просто наблюдает за тем, как ломают мальчика, — осознанно и яро.

О родных Кристиана говорили, что его мать умерла, когда ему было два года, что все знакомство с отцом сводилось к знанию о его дурной репутации, и что занимавшийся воспитанием Кристиана граф Дитлев Ревентлов был человеком праведным.

Ревентлов был натурой сильной.

Его представление о воспитании заключалось в том, что таковое являлось «дрессировкой, на которую был способен даже глупейший из крестьян, если ему дать в руки хлыст». Поэтому в руках у Ревентлова был хлыст. Большое внимание следовало уделять «душевному усмирению» и «подавлению самостоятельности».

Он, не колеблясь, применял эти принципы в отношении маленького Кристиана. В подобных методах воспитания детей не было для того времени ничего необычного. Уникальным же и столь поразительным по своим результатам даже для современников было то, что речь в данном случае шла не о дворянской или буржуазной среде. Человеком, которого следовало сломить дрессировкой и душевным усмирением, чтобы при помощи хлыста лишить его самостоятельности, был избранный Богом одиннадцатилетний правитель Дании.

Сломленный и усмиренный правитель с подавленной волей должен был получить всю полноту власти и отказаться от нее в пользу своих воспитателей.