Исчадие рая - Марина Юденич Страница 7

– Хочешь анекдот?

– Ну, давай, – осторожно согласилась она, ожидая непременно какого-нибудь подвоха, – только помни: здесь присутствует ребенок.

– Ну, разумеется, это вполне приличный анекдот. Так вот, один мужик долгое время заходил в общественный туалет, расположенный в центре города. И каждый раз встречал там одну и ту же пожилую женщину-уборщицу. Они почти подружились и обязательно обменивались репликами о погоде, здоровье, членах семьи, как вдруг женщина куда-то исчезла. Прошло несколько лет, и, находясь, на отдаленной окраине, он снова захотел в туалет и забежал в какой-то грязноватый, плохонький… В уборщице, которая хмуро размазывала грязь на полу истлевшей тряпкой, он вдруг с удивлением узнал ту самую пожилую женщину. «Это вы? Какими судьбами здесь?» – удивился мужик. «Интриги», – коротко и скорбно отвечала ему старушка.

– И что дальше? – без тени улыбки поинтересовалась мать.

– Все. Можно смеяться.

– Нельзя. Глупейший анекдот. Не понимаю, к чему это ты его вспомнил. Впрочем, это твой стиль – всё всегда не ко времени и не по делу.

– Ага, – сказал отец и больше уже не промолвил ни слова.

В силу всех этих обстоятельств Лена хорошо поняла, что имеет в виду мать, говоря о наметившемся росте своей карьеры. Поняла и смысл заявления о позоре и бесчестии семьи. Мать часто говорила ей, что они принадлежат к научной интеллигенции, а это в их стране очень почетно, посему временные трудности с деньгами не следует принимать всерьез и думать Лене надо не о новой игрушке или пальтишке, а о том, чтобы хорошо учиться и продолжить славное дело родителей, стать ученым, сделать какое-нибудь выдающееся открытие – тогда папа с мамой смогут гордиться ею. Теперь же, судя по заявлению отца, он намеревался покинуть эти самые славные ряды, чтобы стать кооператором. Слово это мать произносила с таким презрением, на которое только была способна, а способна в этой части она была на многое, так что слова, казалось, раскаленной пеной закипают у нее на губах, а глаза полнятся злыми бессильными слезами. Кроме того, она постоянно повторяла, что не вынесет позора, когда муж и отец ее ребенка начнет торговать тухлыми пирожками. Отец некоторое время пытался докричаться до ее сознания, и из его увещеваний Лена поняла, что никаких пирожков, тем более тухлых, он продавать не собирается. Тогда же ей приоткрылось и значение таинственного слова – «кооператив». Выходило так, что отец и его товарищи собирались и впредь заниматься тем, чем занимались всю жизнь, – писать компьютерные программы, чинить чужие компьютеры, а теперь еще и делать свои. Только работать они при этом будут не в институте, а в этом самом загадочном «кооперативе». Романтики, конечно, поубавилось, но зато наступило четкое понимание и, как ни странно это было в ее возрасте, абсолютное согласие с решением отца. Именно тогда, притаившись в полутемном и пыльном своем укрытии, Лена сделала первый жизненный выбор. И не ошиблась.

Скандал бушевал еще долго. Мать несколько раз бросалась в драку, начинала швырять вещи отца в его старенький студенческий еще рюкзак с твердым намерением выбросить его в окно, звонила обеим бабушкам и истерически рыдала в трубку – словом, далее все развивалось по хорошо известному Лене сценарию. И в соответствии с этим сценарием все в конце концов закончилось. Отец уехал ночевать к кому-то из друзей, мать долго гремела тарелками на кухне и громко выкрикивала всякие оскорбительные слова в его адрес, словно кто-то, кроме Лены, мог ее услышать. Потом наступила ночь, и мать, не забыв затолкать в Лену отвратительно невкусный ужин и проверить выученные ею стихи – каждый день независимо от школьной программы Лена обязана была учить наизусть одно стихотворение кого-нибудь из классиков, – забылась тяжелым тревожным сном. Во сне она жалобно вскрикивала и тяжело стонала. Наверное, ей снились тухлые пирожки, которыми ее неудачник-муж торгует на привокзальной площади, нанизывая их на погнутую сальную алюминиевую вилку. Но каким бы страшным ни был ее сон, в итоге он оказался вестником нежданно-негаданно свалившегося на семью благополучия.

Лариса Левицкая до двадцати пяти лет была обычной вполне женщиной, в ранней своей юности, молодости и первых годах зрелости вполне благополучной и даже успешной – родители ее работали в крупных столичных издательствах, занимая весьма приличные должности. Лариса благополучно закончила престижную арбатскую школу. Ее соседями по парте были дети с известными всей стране фамилиями: в школе учились правительственные отпрыски, потомки крупных академических и прославленных творческих кланов, но среди заносчивых инфантов Лариса никогда не тушевалась, не теряла собственного достоинства и не комплексовала оттого, что не обладает и сотой долей номенклатурных благ и возможностей большинства своих однокашников. Причин тому было несколько – во-первых, Лариса Левицкая была очень красивой девочкой. Многие, оценивая по достоинству ее классическую красоту, непременно добавляли: породистая. В этом была, безусловно, доля истины – семьи обоих ее родителей имели отменные дворянские и аристократические корни, глубоко уходящие в толщи веков, и насчитывали в рядах своих дальних предков немало персон прославленных в истории Российского государства, на ниве различных искусств и на воинском поприще. А главное – обе семьи известны были целой плеядой записных красавиц, отмеченных в свое время самыми тонкими ценителями женской красоты, в числе которых был и Александр Сергеевич Пушкин. Ларисе, таким образом, было в кого уродиться, а это преимущество не выдавалось никаким номенклатурным распределителем. Во-вторых, Лариса Левицкая обладала, что тоже вполне можно счесть качеством генетическим, удивительно цельным характером, легко хранящим равновесие в таких ситуациях, когда другие просто ломались. Она была надежна и в работе, которую ей поручали, и в дружбе, и просто в приятельстве, абсолютно чужда корысти и зависти, патологически не способна на подлость. Во времена, когда предательство возведено было в категорию державной доблести, эти свойства были уникальны. Их флюиды в затхлом, душном имперском бытии образца середины семидесятых казались очень ощутимыми и чувствовались даже на расстоянии – люди тянулись к Ларисе, искали ее дружбы или, по крайней мере, моральной поддержки в трудные минуты. В числе их были и сановные однокашники, признавшие тем самым нравственное ее превосходство, и люди старше ее по возрасту. Возможно, в силу именно этого обстоятельства, закончив школу, она поступила на факультет психологии Московского университета, намереваясь в будущем заниматься новым тогда для России делом – психотерапией. Училась она отлично. К тому же те самые фантастические флюиды, что вызывали у людей безоговорочное к ней доверие и симпатию, позволили Ларисе чуть глубже проникнуть в лабиринты науки благодаря расположению преподавателей и особенно старой университетской профессуры. Случалось, тронутые искренним интересом Ларисы к предмету, они, безусловно рискуя, делились с ней кое-какими материалами, разными путями доставленными из зарубежных научных центров, сохраненными в личных библиотеках, специальными изданиями начала века, вплоть до двадцатых годов, когда большевистские идеологи, перекроив на свой лад сферы общественной жизни, представляющие, по их мнению, первостепенный интерес для строительства светлого будущего, добрались наконец до области научных исследований.