Как моя жена изменяла мне - Игорь Соколов Страница 7

– Ты самый первый, в кого я выстрелила, – смущенно опустив голову, тихо заговорила она, – а потом я хотела сама себе доказать, что ничего не боюсь! И что я на многое способна! А потом мне стало тебя очень жалко, и я спустилась посмотреть!

– А почему звука от выстрела никто не услышал?!

– А никакого звука и не было! – засмеялась она.

Глушитель – сопроводитель в мир метаморфоз. На какое-то время я лишаюсь рассудка, но даже когда он и возвращается ко мне, я все равно не могу добиться ощущения подлинности бытия. Красивая женщина стреляет в незнакомого мужчину, ранит его, а потом отвозит в лет, и там заставляет его совокупиться с собой, будто пытаясь влюбить его в себя, в свое тело, в свою странную и безумную душу.

Я попытался схватить пистолет, но она снова опередила меня.

– Сейчас рискну предположить, что ты решил меня убить, – она улыбнулась, тут же разразившись громким смехом, – вот видишь, я тоже умею писать стихи!

Честность заставляла меня признать ее правоту. Она была остроумной, что впрочем, не мешало ей быть безумным чудовищем.

– Конечно, я недоделанная! – заговорила она, словно угадывая мои мысли, – но ведь родителей не выбирают. Папа у меня всегда был психом! Правда, он-то слегка, а вот мама…

Она скривила рот и ужасно нахмурилась. Я удивился, что ее маленький узенький лобок мог так хмуриться, неожиданно покрываясь густой сетью морщин, мгновенно превращая молодую красавицу в старуху.

Сзади нас послышался треск ломаемых сучьев, и повернув голову, я увидел грибника с корзиной, юношу лет двадцати, и в очках со стеклами, в которых его глаза расплывались и моргали как тропические насекомые. Завидев две наших голых фигурки на красном одеяле посреди густой травы, он тут же залился громким смехом, и в этом была его трагическая ошибка, ибо, не заметив по своей близорукости пистолета в ее руке, этот бедняга поплатился собственной жизнью.

Выстрел действительно прозвучал почти беззвучно, только маленькая пружинка тихо звякнула где-то внутри металлического корпуса пистолета и опять вернулась на свое место. Так значит, тот выстрел, который я слышал, то есть сам звук выстрела существовал только в моем подсознании, хотя в реальности он поглощался глушителем.

На какое-то мгновение я представил себя звуком, который поглощался обезумевшей стервой, успевшей за одно мгновение снова возбудить меня своими хищными прикосновениями.

В эти странные минуты жестокости, похоти и ослепляющего оргазма, когда она извивалась подо мной змеей, уже не выпуская из рук пистолета, я вдруг почувствовал свое раздвоение: я был с ней, был в ней, и я был снаружи, кружась невидимым созданьем над тем лежащим пареньком, и над его уже пустой корзиной, из которой вмиг рассыпались грибы… Они лежали будто его годы, в них были дни, в них жили еще чувства… И все они исчезнут без следа…

И еще странное, просто удивительное сочетание двух слов: «гриб» и гроб», вызвали во мне такое лихорадочное содрагание всего тела, что она восприняв это как оргазм, тут же застонала и вскрикнула, неожиданно передавая мне в руку пистолет.

Я ощутил тепло ее руки, исходящее, исходящее от рукоятки пистолета, и почувствовал какое-то внеземное облегчение, теперь я могу ее убить, если только захочу, но я ничего не хотел, я не хотел ее убивать, ни терзать, ни ранить, я хотел только одного, вырваться от нее на свободу…

Она мне хитро улыбалась, и от этой ее улыбки меня бросало снова в дрожь, ибо ждал я нового обмана и новой пытки, как и преступления, любого злого умысла души, души уже навек завороженной возможностью вкусить дыханье тьмы…

О, женщина, преступная женщина, ты преступна уже потому, что ты женщина! Потому что ты можешь рожать, а значит и совокупляться, совокупляться со всеми, с кем можешь найти свое наслаждение, а значит, и принести страдания тем, кто будет лишен твоих ласк, твоей нежности, твоего дыхания, твоей Любви! Откуда во мне возникли эти слова, я не знал, просто я знал, что могу сделать с ней все, что угодно, и это обманчивая иллюзия успокаивала меня, усыпляло, и словно в подтверждение моего сомнения она резко выхватила у меня из руки пистолет.

– Ты хороший, ты не убил меня! – она смеялась удивительно легко и свободно, и этот по детски наивный и глупый ее смех заставлял меня глядеть на нее как на чудовище, в то время как само ее обнаженное тело с заостренными сосками все еще возбуждало меня, заставляя меня видеть в ней женщину.

– Почему ты убила его?!

– А ты, зануда! – она мигом вскочила, и презрительно усмехнувшись, подошла к покойнику, а потом присела и стала мочиться ему в лицо. Сначала убила, а после надругалась!

Впрочем, это надругательство только для живых, а для мертвых оно уже ничего не значит. Изо всех сил я пытался успокоить свою душу, и никак не мог, все тело, все мысли, все во мне ходило ходуном. Я совокуплялся с чудовищем, и испытывал с нею оргазм, наслаждение, а следовательно, я сам чудовище, или могу быть чудовищем! Эта мысль поразила меня.

– Теперь твоя очередь, – улыбнулась она, направив на меня дуло пистолета.

Мне стало страшно, я понял, что она способна на все, а мне очень хотелось жить, и поэтому ради своей жизни я с трудом поднялся, и с таким же трудом подавив жуткое отвращение к ней, и к себе, помочился на покойника.

– Ну, вот, теперь мы сообщники! – засмеялась она, а я вдруг поймал себя на мысли, что она просто сумасшедшая. Ну, не может разумный человек просто так мучить, насиловать другого, и просто так убивать проходящего мимо, и пусть сексопатологи мира описывают в своих трудах разнообразных маньяков, которых возбуждает запах крови, но я уже никогда не смогу думать о них как о людях, ибо их сумасшествие выходит далеко за рамки земного существования, ибо оно в одинаковой степени аморально и ирреально.

– Что ты плачешь, глупыш, – она погладила меня по голове одной рукой, другой, прижимая ствол пистолета к моей спине, и было даже не понятно, то ли она успокаивала меня, то ли угрожала мне?!

– К черту! – крикнул я, мое терпение лопнуло, и оттолкнув ее, я быстро зашагал, как был голышом, с поляны в глухой лес.

– Стой! – крикнула она, и тут же выстрелила мне в ногу. Боль обожгла бедро, и я упал. Я перестал думать, видеть, слышать, на какое-то время я исчез из собственной жизни.

Время, которое человек проводит в глубоком обмороке или сне не имеет границ. Мозг человека живет своей, совершенно независимой ни от кого жизнью, утрачивая связь не только с телом, но в какой-то степени и с душой, потому что душа его где-то прячется, на время растворяется в воздухе, которым дышит ослепленный разум…

Я проснулся лежащим на кровати. Мои руки и ноги были крепко привязаны к спинкам, моя левая нога и грудь были аккуратно перебинтованы, а возле кровати стояло кресло, в котором сидела она, такая же голая и сумасшедшая, как и несколько часов тому назад.

Что делать человеку, когда наваждение не исчезает, а постоянно преследует его, доводя до безумия?! Я решил эту задачу очень просто, я решил вместе с ней сойти с ума, как она сама того захочет, иными словами, плыть по бурному течению, доверяясь обезумевшим волнам!