Малиновый пеликан - Владимир Войнович Страница 7

О смерти как о полном конце жизни без какого бы то ни было продолжения я начал думать рано, примерно с девяти лет. Когда мне было шестнадцать, мы жили на последнем этаже четырехэтажного дома. Тогда почему-то мысль о смерти являлась мне всякий раз, когда, поднимаясь или спускаясь по лестнице, я считал ступени. Их было на каждый этаж по двадцати. Десять до одной площадки, десять до следующей. Я считал очередные десять и думал, что вот на десять ступенек в жизни мне меньше осталось. Я пытался мысленно поправить счет и думал: а что, если я лишний раз поднимусь на десять ступенек и спущусь на десять, значит, двадцать мне должно засчитаться в плюс. И меня занимал тот факт, что если я пройду очень много ступенек, то и жизнь моя сократится на очень много ступенек. И чем больше шагов сделаю по земле, тем на большее количество шагов сократится моя жизнь. Получалось, что лучше вообще не двигаться.

Когда мне было девятнадцать лет, я почему-то думал и даже был почти уверен, что мне осталось жить не больше года. И очень удивился, когда дожил до своего двадцатилетия. А потом настолько примирился с мыслью о смерти, что вообще перестал о ней думать. И даже в пятьдесят шесть, перед операцией на открытом сердце, ничего не думал.

Кстати, операция была под полным наркозом. Мне распиливали грудную клетку, из меня что-то вырезали в одном месте, вставляли в другое, примерно так же поступают с покойником. И я вел себя, как покойник, то есть все это время не существовал. Не было никаких видений, не было ничего. И это был не сон. Потому что, когда я просыпаюсь, у меня есть приблизительное представление, долго я спал или коротко. А тут время совсем выпало и никак мною не ощущалось. Это была временная смерть, и совсем уже абсолютной будет конечная. Так я думаю, и эта мысль меня не страшит, потому что я давно к ней привык. Смерть есть несчастье или радость для тех, кому существование данного человека небезразлично, но для умершего она просто ничто.

Это смешно, но поселок, в котором я живу, до сих пор называется именно так: «Ленинский путь». Впрочем, у нас в стране смешного так много, что уже не смешно. Советская власть давно кончилась, а символы ее сохраняются в неприкосновенности, как будто кто-то все еще надеется (и кто-то в самом деле надеется), что она вернется обратно. В стране, которую ее лидеры представляют теперь как оплот православия, наиболее почитаемым покойником является главный безбожник, беспощадный враг религии, разрушитель церквей и церковных святынь и убийца тысяч священников. Его памятники до сих пор стоят во всех городах и пылятся обсиженные голубями на всех привокзальных площадях России. Его имя еще носят главные улицы и центральные районы почти всех городов. А еще имена его соратников и другие, чисто советские и большевистские названия: улицы, площади, переулки марксистские, коммунистические, комсомольские, пролетарские, имени Семнадцатого партсъезда и т.д. Наш поселок был построен, если не ошибаюсь, в начале тридцатых годов для участников революции 1917 года и неофициально назывался поселком старых большевиков. Тех, которые к 37-му году прошлого века отошли от дел, сталинские репрессии почти не затронули и многим удалось дожить до весьма преклонного возраста, сохранив уважение к своему прошлому и делам, в которых они принимали участие. Их заслуги оценивались ими самими в соответствии со стажем пребывания в РСДРП – ВКП (б) – КПСС, что удостоверялось надписями на могильных камнях местного кладбища. Наивысшим уважением в их среде пользовались члены большевистской партии со дня ее основания в 1898 году, дальше шли участники Второго съезда РСДРП в 1903 году, а потом серьезный водораздел был между вступившими до октября 1917 года – и после. До – значит, истинный революционер, а после, вступивший в партию, захватившую власть, – уже, может быть, приспособленец. В шестидесятых годах последние большевики, бывшие комиссары, герои Гражданской войны, вымирали здесь один за другим и находили последнее пристанище на местном кладбище. Немногочисленные родственники сопровождали их без всякой помпы по ведущей к кладбищу грунтовой дороге. Циничные потомки этих героев именно эту дорогу и назвали Ленинский путь. Этот путь зарос чертополохом и лопухами, как и само кладбище, на котором утопают в сорняке одинаковые каменные квадраты с облезлым золотом стандартных надписей, где начертаны фамилия покойника, инициалы, годы жизни и год вступления в партию. Когда найдешь нужную могилу, разгребешь колючие заросли, прочтешь дату – член с 1905 года, невольно усмехнешься: этот стаж, который казался солидным усопшему, что он по сравнению с вечностью, расстелившейся перед ним? Здешние дачи, расположенные на обширных (по полгектара и больше) лесных участках, в свое время выглядели солидными строениями и были вполне очевидным признаком жизненного успеха своих хозяев, но теперь те, что чудом остались непроданными и незахваченными (а такие еще есть), на фоне нагроможденного новыми русскими богачами архитектурного беспредела выглядят так же убого, как могилы их бывших хозяев. Вот уж правда, sic transit gloria mundi! Богачи, соревнуясь друг с другом, возвели шикарные хоромы, некоторые весьма причудливой формы, огородились крепостными стенами с видеокамерами и весь поселок огородили, оставив один узкий въезд со шлагбаумом. Днем и ночью поселок охраняется снаружи нарядом вневедомственной охраны, а внутри многих дворов собственной охраной и выпускаемыми на ночь из вольеров волкодавами. Весь поселок похож на лагерную зону особого режима, прогулки по нему между стенами с двух сторон вызывают ощущение прохода по тюремному коридору. В темное время суток неприятность ощущения усиливается тем, что когда вы, гуляя по дороге, пересекаете какую-то невидимую линию, с обеих сторон автоматически вспыхивают и направляют на вас свои лучи прожектора, соединенные с видеокамерами, которые, встречая и провожая вас, вращают своими змеиными головами. Поэтому, когда я выезжаю из поселка, у меня возникает чувство, что вот, вырвался на свободу.

Несмотря на то что поселок у нас, как говорится, элитный, дороги в нем кошмарные, разбитые. Зимой их никто никогда не чистит, а к весне в асфальте образуются такие дыры, что ездить по ним без риска можно только на вездеходе. Ремонт дорог требует денег, а собрать их с наших богатых жильцов не так-то просто. На просьбы внести определенную сумму некоторые из них отмалчиваются, а другие пишут жалкие объяснения со ссылками на крайнюю стесненность в средствах, что выглядит просто смешно.

Мы проехали по нашей Северной аллее, свернули на Среднюю, где я увидел бредущего прямо посередине дороги упомянутого выше Тимофея Семигудилова. Он достопримечательность нашего поселка, и не только его. Вот его портрет: старик моего возраста, крупный, ростом под два метра, плечистый, сутуловатый, с дряблым лицом, мешки под глазами, а глаза всегда воспаленные от ненависти ко всему живому. Ходит осенью в ватнике, яловых сапогах и конусообразной войлочной, очевидно, монгольской шапке, с большой суковатой палкой, не срезанной где-то в лесу, а специально для него обструганной, отшлифованной и покрытой лаком. Палку он держит не в качестве дополнительной точки опоры, а чтобы отбиваться от случайных собак. Но случайных собак в нашем поселке нет. До недавних пор были не случайные и не бездомные, а, я бы сказал, бесхозные, но прикормленные две, четыре, потом число их возросло до шести. Мы, жители поселка, собирали деньги, а наши охранники варили собакам кашу с мясом. Около своей будки они построили и животным три таких же, только поменьше, без печек и телевизоров. В конурах собаки практически не жили, лишь прятались от дождя, но зимой грелись с охранниками или в самой их сторожке, или на крыльце, а летом подолгу лежали прямо на асфальте посреди дороги, не опасаясь проезжавших машин, которые аккуратно их объезжали. Ходили собаки всегда всей компанией, сытые и потому не злые, даже кошек не трогали. Всех гуляющих по поселку встречали весело, виляя хвостами, и сопровождали на небольшие расстояния. И почти все наши жители к ним относились хорошо, всех знали по именам: Чук, Гек, Мальчик, Джек, Туман и Линда. И вдруг какой-то мерзавец накормил их отравленным мясом. Пять из них сдохли в ужасных мучениях, а Линда выжила, потому что, представьте себе, была вегетарианка. Так вот я говорю, гибелью собак, их жестоким убийством весь наш поселок был потрясен, и подозревали как раз Тимоху или его дружка и нашего депутата народного Алексея Чубарова, которые часто выражали недовольство тем, что по поселку ходят бездомные, по их мнению, собаки без ошейников, поводков и намордников. При этом Семигудилов своего ротвейлера Рекса водит без намордника, а с поводка часто спускает, и тот время от времени вступает в драку с другими собаками, помельче, а однажды покусал нашего охранника Бориса Петровича. Что касается Чубарова, то он понес потом наказание, правда, не за отравленных собак, а за жадность и подлость по совокупности. Дело в том, что он, снеся купленную им у выжившей из ума старушки за бесценок, по нынешним понятиям, старую дачу, построил здесь роскошный терем из сибирского кедра. Нанял приехавших на заработки узбеков, забрал у них паспорта, уверял, что сделает всем регистрацию, кормил и обещал расплатиться в конце. Узбеки трудились полгода, а когда работу закончили, Чубаров денег не заплатил, регистрацию не сделал, но вызвал полицию, и строители как нелегальные были отправлены на родину. А через некоторое время терем, в который Чубаров еще, к сожалению, не переселился, запылал и при подходящем дуновении ветра быстро сгорел дотла. Надо сказать, никто из жителей поселка, включая и Семигудилова, не осудил поджигателей, которых полиция искала, но не нашла, поскольку все, кого можно было заподозрить, были высланы задолго до пожара.