Травля - Саша Филипенко Страница 7

На отце висит сразу несколько кредитов. Он продает свои ювелирные магазины, затем семейные драгоценности. Не помогает. Долги слишком большие. В ход идет наша квартира…

Прощай, центр, прощайте, Большая Морская и Невский проспект, прощайте, прогулочные катера и памятные места, здравствуй, новая земля – район Купчино.

Новостройки, пустыри, непостриженная грязная трава. Я навсегда запомню прибитый к дереву стул без седалища – местную интерпретацию баскетбольного кольца. Думаю, именно так Гюисманс представлял себе ад. В один из первых вечеров отец расставляет в новой квартире свои ссаные книги. Пока он возится со словарями, которые почему-то не продал, я беру в руки черно-белый альбом Отто Дикса. Вот они – наши новые соседи, думаю я.

Я боюсь ходить в новую школу. Главным развлечением здесь является поджигание рюкзака на моей спине. Мне страшно выходить в магазин, возле которого наркоманы постоянно останавливают меня. Однажды я даже возвращаюсь домой босиком.

В соседней парадной, под патронатом местного участкового, цыгане продают героин. Прямо из окна своей квартиры на первом этаже. К карнизу приделано автомобильное зеркальце. Если зеркальце повернуто к окну – товара нет, если к двору – перед окном выстраивается очередь, иногда человек в десять. Не знаю, помнишь ты или нет, но местом отправления в другие миры наркоманы часто выбирают наше парадное. Мама сперва жутко боится, но потом привыкает и спокойно переступает удолбышей с тобой на руках.

Каждый день дворы выясняют отношения. Всякое воскресенье разбираются районы и школы. Между высоток в поисках приключений перманентно курсируют небольшие группки. Все избивают всех. Панки – скинхедов, анархисты – роллеров, скейтеры – панков. Мальчики – мальчиков, мальчики – девочек, девочки – ребят и девчат. Чтобы избежать нападения, которое может произойти в любой момент, я даже придумываю себе одну нехитрую маску. Всякий раз, когда местное бычье пялится на меня, – я начинаю зевать. Зеваю широко. Закрываю глаза и показываю клыки. Со стороны может показаться, что я никого не боюсь, но именно так я маскирую свой животный страх. Я зеваю при каждом встречном, по сто раз на дню. Этот прием спасает меня несколько недель, но в конце концов местные аборигены все равно расчехляют меня.

«Ты че, мля, варежку свою раскрываешь?! Тебя че, мля, не учили хлебало прикрывать?»

Все, что я успеваю, – опустить голову. Первый удар в руку, второй в щеку. Я выплевываю зубы на бетон. Впрочем, в этом есть и положительный момент – король Наваррский Генрих IV наконец проходит обряд крещения. Остается лишь найти свою Марго.

пауза

Закончив главу нового рассказа, не в силах совладать с волнением, Антон отправляется в «Хорошие времена» – любимый ресторанчик, где почти каждый вечер собираются его друзья.

После порции дежурных поздравлений с рождением дочери начинаются обыкновенные разговоры:

– Я прочел твою последнюю статью про Славина.

– И что думаешь?

– Думаю, что тебе следует быть поосторожнее. Мало ли что у него в голове.

– Да перестань! Кому я нужен?!

– Дело не в том, что ты кому-то нужен, но в том, что люди вроде Славина чувствуют свою безнаказанность и власть. Он знает, что при случае может сделать с тобой все что угодно и ему ничего за это не будет.

– Да ладно тебе, Мить, не говори глупости.

– Это не глупости, Антоша! Далеко не глупости! Знаешь, что мне на днях заявил сын? Мы чего-то валялись перед телеком, смотрели новости, и он вдруг говорит: «Папа, а зачем они пугают нас этими фундаменталистами? Если и есть сила, которую все мы должны опасаться, то это кретинисты!». А ему четырнадцать лет! Четырнадцать лет, Антон, понимаешь?

– Я знаю, Мить, я вообще-то его крестный.

– И он прав! Даже здесь, в России, время от времени нас запугивают людьми с гранатами сам знаешь где, но между тем, если нам и стоит кого-то бояться – то это кретинов, которые оккупируют пространство вокруг нас. Пока мы смеемся над ними – они захватывают власть. Люди, над которыми мы гогочем, пишут законы, по которым мы живем. Мы сидим на бомбе замедленного действия, и она взорвется, обязательно взорвется, мой дорогой. Все эти людишки с большим удовольствием закончат работу, которую их родственники начали в 1917 году. Они уничтожат нас!

– Какую печальную картину вы нарисовали, дорогой друг. Радует одно – если это и случится, то уж точно не сегодня. И я предлагаю выпить за это. Идет?

– Идет, дорогой, идет.

пауза

Финал главной партии, в котором Марк Смыслов продолжает вспоминать встречу с братом.

– Сколько до твоего концерта? – разливая вино, спросил брат.

– Не переживай – время есть.

– Короче… Я ненавижу нашу квартиру в Купчино. Здесь не разойдись. То и дело я на кого-нибудь натыкаюсь, постоянно слышу голоса. Бабушка, мама, отец, дед. Сверху орут соседи, снизу и за стеной тоже. Какая-то девочка из соседнего подъезда полгода разучивает один и тот же долбаный этюд. По ночам мама храпит, ты плачешь, дед кряхтит. Испытание бессонницей – действеннейшая из пыток. Мне кажется, что я уже никогда не высплюсь. В четырнадцать лет я впервые понимаю, как для человека важна тишина. Все, о чем я мечтаю, – стать глухим. Мама говорит, что это пройдет, что со временем я перестану обращать внимание на лишние звуки. Не проходит. Напротив, если только случается тишина, не веря собственному счастью, я начинаю прислушиваться к любому шороху. Я лежу в нашей комнате и, надев наушники, слушаю, как малоизвестная певица шепчет:

Кроме счастья, есть зима, простуды, просто невезенье.

В воскресенье ты же будешь улыбаться

И казаться, между прочим, лучше всех.

Убивай свою прихоть, сколько можешь, убивай…

По ночам папа отправляется бомбить. Теперь ведь у нас опять есть машина! Продав два джипа, квартиру (не только свою, но и дедушкину), отец выкраивает деньги на разваливающуюся «восьмерку». Я думаю, что он даже не купил ее, но снял с каких-нибудь кирпичей во дворе. Как-то вечером отец входит в нашу комнату и спрашивает меня: «Хочешь со мной?». Я ничего не отвечаю, но, конечно, хочу.

Наши ночные дороги – Газданову бы понравилось. Папа считает, что это сблизит нас. Он полагает, что сможет вернуть меня, но я протестую. Я все время молчу.

Всякий раз, когда рядом останавливается иномарка, я с завистью смотрю на ее обладателя. Я вспоминаю времена, когда и мы могли позволить себе такую тачку. Если за рулем оказывается женщина – я представляю, что однажды буду обладать такой. Мне не важно, красивая она или нет, мне кажется, что в дорогих иномарках не бывает уродин. Понятная красота. Я отношусь к заточенным в «мерседесы» женщинам, как к принцессам в замках, которых однажды во что бы то ни стало освобожу.

В ту ночь отец останавливается на заснеженной площади. Пока я опускаю стекло, перед нами резко тормозит желтая машина. Из нее выбегают двое, вытаскивают отца. Я даже слова не успеваю сказать… Мужики несколько раз бьют папу битой и валят на снег…