Смерть моего врага - Ханс Кайльсон Страница 7

Она замолчала.

— И чем дело кончилось? — поинтересовался я. И в тот же момент пожалел, что задал свой вопрос. Понял его бестактность. Вот и ты совершил свою маленькую глупость, подумал я. И одновременно испугался той правды, которую мне предстояло услышать.

— Это стоило нам всех наших сбережений, — сказала она. — Это была единственная возможность уладить это дело.

Я почувствовал облегчение и сказал:

— Слава Богу, обошлось без суда.

Она вздрогнула.

— Разумеется, — ответила она, испуганно озираясь вокруг. — Ведь твой отец — не преступник.

Тут меня осенила одна идея.

— Теперь я понимаю, — продолжал я, — почему он не выпорол меня из-за той истории с почтовыми марками.

Я вдруг припомнил эту историю, которая произошла после приключения с Бютси и Хютси.

— Что за история? — спросила мама. Она все еще была погружена в воспоминания о случившемся и растерянно спросила: «Что за история?»

— С почтовыми марками, — повторил я.

Я был рад переменить тему. Только потом я сообразил, что в истории изменилась не столько тема, сколько главные действующие лица.

— Верно, — припомнила она. — Эта история с почтовыми марками произошла тогда же, правда?

— Да.

— И он тебя не выпорол? — повторила она, словно считала это самым важным во всей истории.

— Нет, — подтвердил я. — Тогда он меня не выпорол.

— А что он с тобой сделал?

— Точно не помню, но, во всяком случае, он меня не побил.

— А он часто тебя бил?

— Да, я думаю, он часто меня бил.

— А тогда не побил? — сказала она. Похоже, ей было приятно лишний раз подтвердить, что тогда он меня не побил.

— Тогда он меня пальцем не тронул, — повторил я.

— Но ты все время об этом думал, не мог забыть, — сказала она. — Кажется, ты очень злишься на него, потому что сейчас только и говоришь о побоях, которые тебе достались. Может быть, ему было просто лень тебя наказывать.

— Наверное, тогда я этого не понял, но потом это произвело на меня большое впечатление. Собственно говоря, я ожидал порки, и, если бы он меня выпорол, мне стало бы намного легче.

— Ему, наверное, тоже, — сказала она. — Я припоминаю. Он совершенно растерялся, когда узнал об этом. Пришел ко мне сразу, как только у него побывал отец Фабиана. Сам бледный, губы дрожат, не говорит, а стонет: «Произошло нечто ужасное, наш мальчик…»

— А ты что сказала? — спросил я.

Только теперь до меня дошло, что она никогда прежде не говорила со мной об этом. И я никогда не испытывал потребности поговорить об этом с ней. Наверное, подумал я, это благодаря ей отец тогда меня не тронул.

— Я не увидела в этом ничего ужасного, для меня это была игра. Ведь такие вещи делают многие дети.

Я был благодарен ей за понимание и хотел ей это показать. Но меня удержало какое-то странное смущение, почти чувство вины, как будто я только что снова поддался похожей игре. Я искал в своих воспоминаниях какой-то поступок, в котором мог бы признаться.

— Но он не мог успокоиться, — продолжала она. — Две ночи не спал. Лежал рядом со мной, и я слышала, как он ворочается в кровати. Потом включал свет, будил меня и спрашивал: «Ведь наш мальчик не станет… Как ты думаешь?»

Она замолчала.

— Не понимаю, — сказал я.

— Он боялся, что ты и он…

— Ах так, конечно, — сказал я. — Теперь я понял, почему он испугался. Собственно говоря, я мог бы сразу понять почему.

— Да, испугался, — повторила она, как будто страх был единственным чувством, которое его оправдывало.

— Зря он боялся, — заявил я немного раздраженно. — Ведь ничего такого вообще нет.

— Чего нет?

— Ну, этой, как ее, наследственности.

— Чепуха, — сказала она. — Конечно, ее нет. Но все всегда боятся, что она есть.

Произошло это в то время, когда все мальчишки и я начали собирать марки. Когда достигаешь определенного возраста, начинаешь что-нибудь собирать. Так положено, и об этом написано во всех книжках. Собирают почтовые марки или рекламные наклейки, обертки от сигар или найденные на улице гвозди, камни или листья деревьев, цветы и пестрых бабочек. Часто этим увлекаются и раньше, в семь, восемь лет, но тогда увлечение быстро проходит. Некоторое время оно поглощает тебя полностью. Это важное занятие, ни о чем другом ты уже не думаешь. Но потом его хватка ослабевает, и внезапно оно исчезает так же быстро, как появилось. Остается лишь воспоминание о какой-то забаве. Вот если ты на несколько лет старше, тогда дело серьезнее. Начинаешь собирать и классифицировать, радоваться приобретениям, старательно их приумножать. Сравниваешь, обмениваешь и внезапно вступаешь в конкуренцию с самим собой и другими. Между вами развивается упорное молчаливое соперничество, которое, однако же, дружески улаживается. Настоящий коллекционер испытывает двойную радость: во-первых, когда может расширять и приумножать свои богатства, а во-вторых, когда он кладет перед собой свой кластер и перелистывает его, страницу за страницей. Ведь в этой книге сосредоточен его азарт и упорство. Бывают коллекции, которые начинались как детская забава, а стали гордостью семьи. Они переходят от отца к сыну, и, когда их вынимают и рассматривают, — это праздник, семейное торжество. Мозг владельца денно и нощно занят коллекцией. Со стороны глядя, не заметишь, что вон тот или этот солидный и весьма серьезный господин, с которым ты ведешь разговор, весьма серьезный разговор, повсюду таскает в бумажнике несколько редких марок; он только что выторговал их у конкурента и неотступно думает лишь о них. Вдруг, посреди разговора, он вытаскивает свой бумажник, вынимает маленький глянцевый конвертик и спрашивает срывающимся от волнения голосом: «А вот это вы уже видели? Можем обменяться, если вам есть что предложить!» Он осторожно показывает несколько почтовых марок, а из портфеля извлекает пузатенький каталог, новейшее издание, чтобы найти нужную страницу с указанием цены, чтобы доказать, что его интересует честная сделка. По сути, марка — это деньги, смазанные клеем деньги или фрагмент великой мировой панорамы, картинка, которую покупают и наклеивают на письмо или бандероль, чтобы можно было послать их по почте. Почтовая марка, как приветствие, путешествует по всему свету. Ты наклеиваешь ее на письмо, а на другом конце глобуса какой-то ребенок, сгорая от любопытства, бережно ее отклеивает.

Я никогда не был страстным коллекционером, хотя в то, пусть недолгое, время был увлечен этими маленькими, квадратными, овальными, продолговатыми, всегда красочными кусочками бумаги с клеем на оборотной стороне. У клея, если его лизнуть, был сладковатый привкус. В первую очередь речь шла только о собирательстве, о приумножении, об обладании. Потом постепенно формировался смысл собирательства, понимание ценности обладания. Ты начинаешь любить то, что коллекционируешь, учишься рассчитывать и сравнивать. Ты принюхиваешься во все стороны, опустошаешь корзины для бумаг, роешься в почтовых конвертах, а иногда на карманные деньги покупаешь в магазине канцелярских товаров эти маленькие, прозрачные конвертики. Или просишь подарить тебе их на день рождения. Я менялся то с одним парнем, то с другим, иногда и с людьми постарше. Меняться со взрослыми — в этом есть особый азарт, когда они, держа эти тетрадочки в больших руках, склоняются к тебе и говорят с тобой самым серьезными образом. Ведь они воспринимают тебя серьезно, как партнера, а не как ребенка. Между вами больше нет разницы, почтовая марка ее устраняет. Иногда у меня было что предложить, и тогда другой, в свою очередь, предлагал мне то, что я искал. Это было так здорово — меняться ценностями, даже если каждый на свой лад старался извлечь из обмена как можно больше выгоды.