Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь - Джон Долан Страница 7

– Над чем ты смеешься? – серьезно спросил один из полицейских, обернувшись и посмотрев на Дэвида.

– Над ним, – усмехнулся тот, указывая на меня. – Он обделался.

– Разве? Не может быть, – ответил коп, наклоняясь ко мне и принюхиваясь.

– Да, черт возьми, так и есть! Так ему и надо!

Дальше я запомнил, как стоял в лифте в Президент-Хаусе, чувствуя себя так, словно меня вели в тюрьму, а не домой.

Джерри пришел в ярость, когда двое полицейских разбудили его стуком в дверь. Мне нельзя было даже гулять так поздно вечером, не говоря уж о том, чтобы пытаться поджечь машину. А в довершение всего я вонял и дрожал как осиновый лист.

– Ах ты негодяй! – зарычал он на меня, как только «мусора», как он называл полицейских, ушли. – Вот погоди, узнает об этом твоя мать, маленький негодник!

Он отвел меня в ванную и стал яростно скрести меня щеткой, продолжая кричать и ругаться. Я надеялся, что мама поступит со мной справедливее, но, придя тем вечером домой и услышав от Джерри, что я натворил, она хорошенько оттаскала меня за уши.

Еще как минимум неделю всему этому не было конца. Ругань и крики раздавались целый день, пока я не ложился спать, а утром возобновлялись с новой силой. Когда я сидел у себя в комнате и рисовал, мне было слышно, как Джерри и Дот жаловались Малкольму, Дэвиду и Джеки, что на меня нет никакой управы. Братья и сестра заступались за меня, но, к сожалению, вскоре я снова всех разочаровал.

Однажды вечером, примерно через неделю после того, как я впервые нарушил закон, я жутко заскучал и предпринял еще одну вылазку в коридор на этаже. Я подумал, что, если не пойду далеко и не стану делать никаких глупостей, все будет в порядке. Вернувшись домой из паба, Джерри влил в себя еще несколько пинт и отключился, захрапев громче обычного. Я на цыпочках прокрался позади него, со скрипом открыл дверь и выскользнул на балкон, оставив щель, чтобы можно было вернуться. Некоторое время я бесцельно слонялся по коридорам и лестницам, думая, чем бы заняться, а потом наткнулся на двоих мальчишек постарше – Терри и Дерека. Им, наверное, было лет по тринадцать или четырнадцать. Они были в драных футболках по панковской моде того времени. Всем своим видом ребята подчеркивали, какие они важные. И я, разумеется, преклонялся перед ними.

– Что ты здесь делаешь так поздно, Джон? – спросил меня Терри.

– Папаня в отключке, напился, – ответил я, чувствуя себя по-настоящему взрослым. – А я решил прогуляться, только и всего. Оставил дверь открытой.

Они быстро переглянулись.

– Тогда нам лучше бы отвести тебя домой, так? – сказал Дерек, настаивая, что проводит меня до квартиры.

Это меня испугало. Я боялся, что Джерри впадет в ярость, узнав, что я снова слонялся по коридорам.

– Только не говорите этому старому козлу, где я был, ладно? – сказал я.

– Само собой, Джон. Не бойся, мы просто убедимся, что ты дома и все в порядке.

Распахнув дверь в нашу квартиру, они вошли вместе со мной. Джерри по-прежнему пребывал в отключке. Однако, вместо того чтобы отправиться по своим делам, проводив меня, один из парней порылся в небольшом баре в гостиной и сунул в карман бутылку джина «Гордонс», а другой опустился на колени возле Джерри и ловко вытащил кошелек из кармана его брюк. Я стоял в углу и наблюдал за ними, не в силах пошевелиться. Мне жутко хотелось заорать и разбудить Джерри, чтобы рассказать ему, что происходит, но я понимал, что таким образом выдам себя.

Они пробыли в квартире не больше пары минут, а когда собрались уходить, один из них налетел на сервант и стаканы в нем зазвенели. В это мгновение Джерри проснулся. Он открыл глаза, увидел парней и тотчас вскочил с кресла и бросился к ближайшему из них. Он схватил Терри за рукав и задержал его, а Дерек сумел улизнуть и даже не оглянулся. Вцепившись в Терри, Джерри не произнес ни слова. Он просто смерил парня взглядом и залепил ему увесистую пощечину, а потом велел проваливать. По слухам, несколько дней спустя мой брат Малкольм нашел Дерека и тоже отвесил ему оплеуху. Родители Терри и Дерека не стали разбираться с нами: тогда к детям относились именно так. Набедокурил, получил по заслугам – не жалуйся.

Конечно, я снова попал в немилость, и весьма основательно, но в этот раз хотя бы не весь гнев обрушился на меня: тем ребятам влетело куда сильнее. И все же Джерри орал на меня всю ночь, заявляя, что я настоящий идиот, раз связался с этими негодяями. Я пытался объяснить, что все было не так, но он не слушал. Оглядываясь назад, я понимаю, что именно с того момента Джерри стал относиться ко мне иначе. Хотя я и был еще очень мал, тогда он, видимо, решил, что мне больше нельзя доверять.

Как раз в те дни я пошел в начальную школу Морленд. Она находилась на Госуэлл-роуд как раз напротив фабрики джина «Гордонс» и через дорогу от нашего дома. Когда Дот мыла посуду на кухне, ей был виден школьный двор, и впоследствии оказалось, что это не так уж здорово. В детстве я был очень пухлым, ведь меня не ограничивали в чипсах и сладостях, да и гулял я редко: по большей части я сидел у себя в комнате за рисованием или развалившись перед телевизором. Прежде я этого не замечал, но, как только пошел в школу, мой вес неожиданно стал доставлять массу неудобств. Мама и Джеки были худыми, а Джерри был коренастым и плотным, а остальных членов моей семьи можно было бы назвать по меньшей мере «крепко сбитыми». Я всегда был полным, но дома никогда не переживал из-за этого и не чувствовал себя неуютно. Теперь все изменилось. По сравнению с пяти – и шестилетними одноклассниками нормальной комплекции я был огромен и стал стесняться собственного веса. Возвращаясь домой из школы, я спрашивал маму, не толстый ли я, но она просто отшучивалась и с некоторой гордостью говорила, что я «растущий организм».

Ребята в школе быстро подобрали другие эпитеты. Меня стали называть «толстяком», Билли Бантером или Фэтти Арбаклом – как толстых героев комиксов и мультфильмов. Ко мне прилипли клички Гигантский Стог и Большой Папочка – они проносились у меня в голове, когда в воскресенье утром я смотрел реслинг по телевизору.

Скоро насмешки стали нескончаемыми, и я возненавидел школу. Игры на уроках тоже были испытанием, ведь я страдал от одышки. После двух минут упражнений я задыхался, как старый курильщик, высаживавший по две пачки в день. Я очень переживал, но никому – ни в школе, ни дома – не говорил, как далеко все это зашло. В семидесятых не было всех этих психологов и вечной опеки, как сейчас, приходилось справляться самому.

Дот, конечно, видела, каким толстым я был, и замечала, что я переживал из-за своего веса, но все же не запрещала мне есть что угодно и когда угодно. Она всегда давала мне десять пенсов, чтобы я купил что-нибудь перекусить после обеда – пакет чипсов или кулек конфет, даже если я только что съел отбивную с огромной порцией картофельного пюре, сдобренного жирной подливкой.

Думаю, одна из причин этого заключалась в том, что и мама, и отец выросли в военное время – они оба родились в 1939 году с разницей в несколько месяцев. Они прекрасно помнили продуктовые карточки и хотели дать своим детям все возможное. В их времена никто не садился на диеты – наверное, Дот просто считала, что мой детский жирок уйдет сам, когда я подрасту.