Я ожидаю смерть - Юрий Иванов Страница 7

Но я отказался бесплатно отпускать произведённые колхозом продукты питания для районного начальства, и этим навлёк на себя беды. Появилось много не довольных мною людей, как в районе, так и в моей деревне. Завистники и недоброжелатели сделали свою чёрную работу: меня сняли с должности председателя колхоза. И вот поэтому я стою перед Вами в качестве арестованного.

Я ни в чём не виноват. И Вы об этом знаете.

– Иванов, – прервал меня следователь, – я внимательно тебя выслушал. Но ты продолжаешь говорить всё то, о чём я тебя не спрашивал. Тебе не дорога твоя жизнь? Ты хочешь, чтобы твоя жена превратилась во вдову, а твои дети остались сиротами? Ты этого хочешь? Ты, Иванов, ничего не понял? И за что тебя арестовали, и почему ты оказался в камере вместе с уголовниками, и почему ты очутился в карцере? Так запомни, Иванов, заруби себе на носу и отметь в своих куриных мозгах, что пока ты не начнёшь говорить мне всю правду, и только правду, ты будешь находиться в этих условиях. И эти условия для тебя только цветочки. Но будут и ягодки. И вот тебе созрела первая ягодка.

Он вызвал двоих надзирателей, и те грубо выволокли меня из кабинета следователя. Они втолкнули меня в пустую комнату. Догадываться, зачем я оказался здесь, мне не пришлось. Я почувствовал сзади удар по ногам и затем резкую, невыносимую боль. Удар был неожиданный, но отработанный, испытанный не на одном арестованном.

Я тут же рухнул на пол, и на полу надзиратели начали бить меня ногами. Удары сыпались непрерывно, будто пулемётная очередь. Каждый удар приносил боль. Я закрыл, как мог, голову руками. Ведь голова – она важна, она командует всем телом. И если голова будет цела, то я как-то смогу погасить нестерпимую боль в остальных частях своего тела. Но постепенно голова затуманивалась больше и больше, и тело моё от связи с жизнью было отключено: я потерял сознание. Сколько меня били, как били, я не знал…

Очнулся я оттого, что на меня лилась вода, её было много, но лилась не долго. Сознание ко мне вернулось, но я продолжал лежать неподвижно. Моё тело словно получило команду: не шевелись. Пошевелишься – будут бить. Надзиратели во время битья звереют (правда, сравнивать их со зверями нельзя, у зверей этого нет), появляется нездоровый азарт, они ищут именно такие части тела, куда ещё не ударяли их ноги, чтобы удары попадали туда, где я не жду. Бьют профессионально.

Я вспомнил слова Николая Ивановича:

– Запомни, Алексей Иванович, и в средневековые времена и сейчас бьют, чтобы к моменту казни арестованный выглядел так, чтобы все видели, что в тюрьме не истязают, не пытают, не подвергают арестованных различным мукам.

– Николай Иванович, – я тогда возразил ему, – ведь если нас будут казнить не перед населением, не перед людьми, а тайно, тогда нас могут уродовать, как хотят. Никто не увидит следов пыток…

– Да, Алексей Иванович, ты прав, – сказал Николай Иванович. – Если нас не будут казнить всенародно, то наш вид уже никого интересовать не будет…

Эти мысли мелькнули в моей голове молнией.

Поэтому, очнувшись, я лежал не шевелясь. Лежал, как мёртвый. Но надзиратели были не новички, прошли школу ведения допросов, пыток и истязаний, поэтому свою работу делали со знанием дела.

Они поняли, что я очнулся, и что я жду новых ударов. Но опыт им также подсказал, что бить меня больше не следует. Ведь я могу уйти на тот свет раньше, и, конечно, им придётся отвечать за мою преждевременную смерть.

Надзиратели подняли меня с пола и потащили к следователю.

– Ну, Иванов, – сказал следователь, когда я оказался перед ним, – получил первую ягодку? Будешь говорить?

Я еле стоял на ногах, голова у меня кружилась, я готов был снова упасть на пол.

Следователь уловил этот момент и рукой показал надзирателю, чтобы тот принес мне табурет. И я плюхнулся на подставленный табурет, как падает на землю полный мешок зерна. Голова у меня непроизвольно опустилась на грудь.

– Будешь говорить, Иванов? – продолжал следователь, не глядя на меня, и не видя мою опущенную голову. – Или дать тебе ещё одну ягодку? Сознавайся быстрее, отвечай на все вопросы, которые я тебе задавал ранее. Ты, Иванов, наверное, понял, что я тоже устал. Мне нужно отдохнуть так же, как и тебе.

Я ничего не ответил. Только стёр с губ воду, ощутив соленый вкус. Взглянул на руку и понял, что эта была моя кровь. Откуда она текла, я не знал: изо рта, из носа, или из содранной на щеке кожи.

Следователь подозвал к себе надзирателя и, налив воду из графина в стакан, велел подать его мне. Я обеими руками вцепился в стакан с водой и начал жадно пить воду большими глотками. Но… не тут-то было. Надзиратель, ударив меня по голове, умело вырвал у меня стакан, и остатки воды вылились на пол.

Как тонко, умело, изуверски было у них всё это отработано. Спектакль разыгран как по нотам. В немецком плену такого не было, хотя и там место заключения не было курортом.

Как нелюди находят различные способы издевательств, изощрённые и страшные? Их учат, или они сами делают открытия?

Все эти вопросы как молнии мелькнули у меня в голове. Я продолжал думать. Это придавало мне сил и помогало продолжать не равный поединок со следователем. Невольно я рассмотрел его лицо и, особенно, глаза, хотя их-то мне было рассмотреть довольно сложно. Всё же мой взгляд и его встретились. Но взгляды у нас были разные. Мой – сильный, его – трусливый, подлый. Он это знал, понимал, и поэтому старался на меня не смотреть.

Я молчал.

Следователь понял, что я больше ничего не скажу. Он хотя и был молод, но опыт приобрёл большой. Следователь дал команду, и меня поволокли в камеру, в ту, в которой я уже был. Конвоиры бросили меня на пол.

На этот раз, когда я оказался в камере, и за мной закрыли дверь, ко мне навстречу поднялись три – четыре сокамерника. Они аккуратно, как могли, подняли меня и довели до нар. Затем уложили на место, которое было услужливо освобождено перед этим.

“Хотя и уголовники, но что-то человеческое в них осталось”, -подумал я. – “Всё же они на голову выше работников репрессивного аппарата государства”.

Рядом со мной лежал Николай Иванович, тоже избитый, полуживой. С ним тоже поработали “умело”, как и со мной. На лице у Николая Ивановича виднелись следы крови, которая была стёрта, очевидно, сокамерниками. Один из сокамерников уже протирал мое лицо мокрой тряпкой. Следы издевательств, однако, стереть с лица было невозможно.

Я скоро заметил, что сокамерниками руководил один “главный” уголовник камеры, по его жестам, кивкам головы, пальцам рук его команды выполнялись неукоснительно уголовниками рангом пониже…

Глаза мои постепенно закрылись. Невольно передо мной возник облик следователя. Его хищный горбатый нос, копна чёрных волос на голове, волосатые руки (рукава рубашки были закатаны по локоть) без всякого сомнения, выдавали в нём человека, родина которого была далека от Москвы или Новгорода, за Кавказскими горами. Но кто он по национальности, я установить не мог. Я также не знал ни одной фамилии из числа палачей. Они не афишировали себя. Между собой общались, как я заметил, или кличками или по званию. А иногда просто жестами.