Двойной язык - Уильям Голдинг Страница 7

– Ты должна почитать себя счастливицей, моя милая, – сказал мой отец. – Не воображай, будто ты обошлась нам ни во что.

– Храм, – пробормотал Ионид, – не благотворительное учреждение. Он должен, если мне дозволено так выразиться, платить и оплачивать. Твой отец Антикрат, сын Антикрата, и я заключили соглашение от имени твоей семьи и храма. Твое приданое будет хранить храм. В случае твоей смерти… нам приходится упоминать о подобных вещах при обсуждении юридических документов… в случае твоей смерти оно навечно становится собственностью храма. Буде ты пожелаешь выйти замуж, храм вернет тебе всю сумму, но сохранит проценты.

– Ион, старый друг, нам следует назвать ей сумму, ты не думаешь?

– Я убежден, что благородную девушку вроде Ариеки подобные житейские мелочи не интересуют. Я бы сказал, Ариека – мне кажется, тебе, знаешь ли, следует опустить руки, а не скрещивать их на груди! Так-то лучше. Видишь ли, опека храма над тобой, в сущности, сводится к следующему: я тебя как бы удочеряю и буду нести за тебя всю ответственность. Ты не против? Сможешь ли ты вынести, как тебе кажется? Я буду нести ответственность за обучение тебя твоим обязанностям и – о Небеса! – за еще очень многое. Надеюсь, мы будем друзьями.

Я услышала, как рядом со мной моя мать зашевелилась. И поняла по ее голосу, что она дошла до точки кипения – она прямо-таки прошипела:

– Да скажи что-нибудь!

Но слова, вырвавшиеся из моего рта, были чистым удивлением, и только:

– П-почему я?

Мой отец ответил без промедления и мрачно:

– Потому что мы заплатили кучу…

– Старый друг! По-моему, мы уже почти все сказали. Остался вопрос: как скоро девушка сможет уложить вещи и приехать? У нее есть служанка, я полагаю? Ты пришлешь ее в приличном экипаже? Мы ведь должны заботиться о доброй славе храма! Что до твоего вопроса, Ариека, так мы полагаем после услышанного нами, что в тебе могут быть латентные, то есть непробужденные способности, не очень – посмею ли сказать? – обычные; не предмет для гордости, уверяю тебя, однако которые нам… но достаточно. Все объяснится само собой.

– Где она будет жить?

– О, у нас есть удобные помещения, старый друг. Храм обширен, ты знаешь. Все эти души! А так как я случайно попечитель…

– Она может почитать себя счастливой, – сухо сказал мой отец. – Что-нибудь еще?

– Мы назначим нашего представителя для заключения соглашения, а ты, полагаю, назначишь своего. Но она может приехать и раньше. У нас ведь нет разногласий? Все просто и открыто.

– Она нам здесь больше не нужна.

– Надеюсь, ты хочешь сказать, что все улажено, к ее удовлетворению? Любой другой смысл…

Моя мать встала, а потому встала и я. Она сказала:

– Ионид Писистратид, я благодарю тебя.

Мой отец почтил меня суровым взглядом.

– Ну, девочка, ты так ничего и не скажешь?

– Досточтимый отец…

– Иониду, имел я в виду.

Но опять мои слова оказались не теми и лишенными смысла:

– Этот чудесный день…

Когда я в последний раз взглянула на Ионида, он не улыбался, он громко хохотал, что с ним случалось редко.

Моя мать прямо-таки вытолкнула меня из комнаты.

Последний зимний снег на широкой главе Парнаса; где-то там, в глубокой долине у колен горы, были Дельфы, центр земли.

Меня пробудили от тревожного забытья на заре. Мне снились путаные сны, а в те дни я придавала большое значение снам, хотя теперь по большей части оставляю их без внимания. Каждый день мы избавляем наше тело от мусора. Думаю, что во сне с его видениями мы тщимся избавить от мусора наш рассудок. Не то чтобы я думала так в те дни. Разумеется, нет. Я просто осознавала с легкой брезгливостью, что люди, подчиняющие свои поступки снам, пытаются ходить по воде, как посуху. Тот день начался, как обычно, с первым проблеском зари. Не успела я одеться и закутаться в плащ, как мой отец призвал меня к себе. Когда я поклонилась, спрятав обе руки, он достал мешочек из мягкой кожи и отдал мне. При этом моя рука коснулась его руки, и я стремительно ее отдернула. Голосом, который для него был очень добрым, он сказал, что это не важно.

– Твоя мать сказала мне, что ты прошла очищение. Можешь поцеловать мне руку.

И я поцеловала ее с новым поклоном.

– Открой мешочек.

Тех, кто принадлежит к более поздним поколениям – а возможно, и тех, кто принадлежит к нашему поколению, но к сословиям ниже нашего, – наверное, удивит, что я не знала, что это такое. Они были круглые, золотые и с головой бога, Александра Великого. Я не увидела ни булавок, ни застежек, чтобы их можно было приколоть к одежде.

– Тебе нечего сказать?

– Досточтимый отец, что это такое?

Наступило молчание, потом он захохотал:

– Во всяком случае, никто не посмеет сказать, будто ты не получила хорошего воспитания! Храни их понадежнее. «Досточтимый отец, что это такое?» Знаешь историю про молодую жену, которая не жаловалась на вонючее дыхание своего мужа, так как думала, что оно такое у всех мужчин? Менандр сотворил бы из этого комедию. Можешь идти. А что они такое, спроси у Ионида. Он тебе скажет – и ему будет чем поразвлечь сотрапезников за обедом.

Он махнул, чтобы я ушла, и вернулся к своим счетам. Ну, я хотя бы знала, что такое они.

– Благодарю тебя, досточтимый отец. Прощай.

Я ждала, что он скажет что-нибудь, но он только буркнул себе под нос и махнул, чтобы я уходила. Моя мать уже ждала меня.

– Все готово. Идем.

Наша повозка стояла у дверей с моими сундучками и Хлоей, очень даже хорошенькой и с почти не прикрытым лицом, но я ничего не сказала. Однако мой алчный умишко прикидывал, не разрешит ли Ионид продать ее. Он был уже здесь и ждал, а его конюх держал его лошадь. Тут моя мать положила руку мне на плечо, откинула мой шарф и поцеловала меня в щеку.

– Будь хорошей девочкой, если сумеешь. Со временем люди забудут.

Вот это, наконец, заставило меня заплакать. И я плакала, когда Ионид подсадил меня в повозку, и, плача, слышала распоряжения и увидела, как группа всадников повернула к воротам. Внушительная процессия, чтобы сопровождать подметальщицу. Ну да, Ионид был важной персоной. Мы проехали через внешний двор, проехали Большие Ворота.

– Остановитесь! Остановитесь! Прошу вас! Остановитесь!

Я соскочила с повозки, подобрала подол платья, чтобы уберечь его от дорожной ныли, подбежала к нему, нагнулась и крепко его обняла. Нашу старую герму, конечно, а то кого же? Стоит глубоко вкопанный в землю, красуется членом и нахальной улыбкой. Я крепко обняла его и прижалась щекой к каменным кудрям на его голове. Я ненавидела наш дом и наложила бы на него проклятие, если бы осмелилась. Но это же была наша старая герма! Испросив и получив у него на то дозволение, его выкопали столько лет назад перед нашим маленьким домом в Фокиде, который он так долго охранял. И вот теперь меня выкопали, вырвали с корнем, пересадили, и никто не попросил у меня разрешения. Я выла там, пока солнце всходило над моим будущим, и нелепо цеплялась за мое прошлое.