Язык огня - Гауте Хейволл Страница 7

Солнце еще не село, когда я добрался до места.

Так или иначе, Альфред был частью моего детства. Я помню его, когда еще Сберегательный банк в Финсланне находился в доме поселковой администрации в Браннсволле, у самой дороги. Туда мы приходили вместе с папой. Надо было пройти по длинному коридору и повернуть направо. Частенько я брал с собой копилку, которую приходилось разбивать, чтобы достать деньги. Каждый раз я ужасно огорчался. Альфред был директором и кассиром в Финсланнском отделении Сберегательного банка и, как правило, сидел с серьезным видом перед стойкой, как бы отрезанный от остального мира. Казалось, ему нет никакого дела до моих скудных сбережений и он всецело занят великими и важными делами. То же было и с почтальоном Рольфом. Я помню его на почте в Килене, которой уже больше нет. Он стоял и не отрываясь сортировал письма. Еще я помню, как он выходил из своей почтовой машины и с такой серьезностью раскладывал газеты и письма по ящикам рядом с дорогой, будто делал это в первый и последний раз в жизни.

В 1978 году Альфред входил в добровольную пожарную команду. Их было человек двадцать, и все они жили на расстоянии нескольких километров от пожарной сигнализации, расположенной на столбе прямо перед пожарной частью в Скиннснесе. Если воткнуть острие циркуля в пожарную часть и провести круг радиусом в несколько километров, получится место, где все жители слышат сигнал пожарной сирены. А больше никаких специальных требований к членам добровольной пожарной команды не было. Хотя нет, надо было еще иметь свой автомобиль. В пожарной машине было только два места.

Пожарная часть находилась в географическом центре поселка, всего в нескольких сотнях метров от большого дома Альфреда и его семьи, чуть к западу от молельного дома и старого закрытого кооператива, который переделали в конюшню. Как-то даже смешно было называть это сооружение пожарной частью. На самом деле это был большой бетонный гараж с железными воротами, дверью и фонарем. Вот и все. Один только начальник пожарной части жил ближе. Это был Ингеманн, женатый на Альме. Летом 1978 года Ингеманну было шестьдесят четыре. Он не только занимался пожарным делом, но и держал собственную мастерскую в отдельном домике по другую сторону двора. Быть начальником пожарной части в Финсланне было все равно что не работать вовсе. Пожаров никогда не было. Может, пару раз в году случались вызовы, да и те на небольшие лесные пожары. Но все равно у него была форма, которая висела в мастерской, он надевал ее каждый раз, когда срабатывала сигнализация, и поэтому ее называли пожарной формой. У Ингеманна и Альмы был ребенок. Он родился поздно, когда Ингеманну было уже за сорок. Сын Даг появился на свет в середине лета 1957 года и был очень желанным ребенком. Даг, Ингеманн и Альма. Все трое жили в центре магического круга.

Я долго просидел у Эльсе и Альфреда.

Они были спокойны и откровенны со мной, так что не пришлось больше объяснять, зачем я приехал, почему я хочу писать про пожары. Им и так все было ясно. Они читали мои предыдущие книги, и я понял, что они верят в меня и в то, что я смогу написать про пожары правильно и достойно. Я почти не делал записей. Слишком сильно захватил меня разговор. Хозяева говорили тихо. Что-то происходило с людьми, когда разговор заходил о пожарах. Они понижали голос и рассказывали медленно, вдумчиво и очень подробно. И мне вдруг показалось, что они боятся быть моими информантами.

— Уже очень много времени прошло, — сказала Эльсе с какой-то внезапной безнадежностью в голосе. — Больше тридцати лет. Целое поколение.

И тут неожиданно она показала на меня.

— Да вот, ты, — сказала она, — ты тогда только родился.

И потом добавила с удивительным блеском в глазах:

— И посмотри на тебя сейчас!

Тогда Альфред рассказал всю историю. Он воспользовался временем до моего приезда, чтобы вспомнить ее всю. Теперь он говорил спокойно и медленно, как и положено бывшему банковскому служащему. Иногда он глубоко вздыхал.

Итак…

Когда он закончил рассказ, на секунду наступила тишина. Альфред сидел, уставившись в одну точку слева от меня — там было окно, в котором виднелась дорога к дому поселковой администрации.

Потом Альфред рассказал историю о мужчине, который взорвал себя, а мать после этого ходила и собирала его останки в передник. Не знаю, почему вспомнилась эта история, она, строго говоря, не имела никакого отношения к пожарам, и все же она была кстати. Альфред рассказал ее внятно и спокойно, отчего история показалась еще более шокирующей. Мне не надо было записывать, забыть такое невозможно.

Когда я собрался уходить, мы вспомнили про письмо. Было еще письмо. Мы с Эльсе остались в гостиной, Альфред отправился на поиски. Пока его не было, она произнесла немного отстраненно, как бы сама себе:

— Такой хороший мальчик. Лучший в мире мальчик.

Думаю, Альфред точно знал, где лежало письмо, потому что вернулся он моментально. Я взял письмо, а Эльсе и Альфред сидели молча и ждали моей реакции. Я держал лист тонкой бумаги формата А5, исписанный с обеих сторон. Почерк чуть наклонный, немного детский. Я начал читать со смесью благоговения и чудовищного любопытства. Дочитав, я сказал:

— Он ведь был… совсем неглупым.

— Да, — ответил Альфред. — Он был умным парнем.

Вот и все. Потом я перечитал письмо еще раз, будто что-то осталось непонятым или незамеченным. — Можешь взять его, — сказал Альфред, пока я складывал письмо. — Мне оно не нужно. Бери!

Сначала я колебался, но потом все-таки сунул его во внутренний карман. Я не был уверен, благодарить мне хозяина или Альфред должен благодарить меня, и в результате мы оба промолчали. Встав и выглянув в окно, я увидел поля и фонари вдоль дороги. По пути в коридор я обратил внимание на картину над телевизором. Она была совершенно черной с золотой надписью: «Все милостью Его».

Альфред проводил меня до крыльца в вечерней прохладе. По его виду казалось, он не хочет, чтобы я уходил, или же что он забыл мне что-то сказать. Какую-то деталь. Пропустил что-то важное, что могло бы изменить всю эту историю. Лес вокруг нас совершенно почернел и словно придвинулся ближе за те часы, что мы провели вместе. Он стоял темной, непроницаемой стеной, но небо с длинными, как полозья, облаками еще оставалось ясным и светлым. Мы спустились с крыльца, и Альфред проводил меня до машины. В тишине раздавались только наши шаги. Изо рта вырывались тонкие, прозрачные облачка пара. И тут Альфред сказал:

— Ты так похож на отца. Он нам всем очень нравился. Отличный был человек. Жаль, что его больше нет.

1

Его так долго ждали, что, когда он родился, будто чудо случилось. На славу скроенный малыш. Он был их единственным сыном, и ему не приходилось ни с кем делить родительскую любовь. Он много времени проводил один, любил сидеть за кухонным столом и рисовать, пока Альма готовила еду. Он рано научился читать. Еще до школы он сумел по слогам прочитать уйму книг из народной библиотеки в доме поселковой администрации. Он ездил туда на велосипеде и возвращался домой с мешком книг на руле. Потом он читал и писал лучше всех в классе. Он писал длинные рассказы, все с ужасным, часто кровавым концом. Полные драматизма, бередящие душу тексты плохо вязались с самим мальчиком. Он был очень тихим и стеснительным. И просто излучал доброту. Не говоря уж о том, каким он был вежливым. Никто не кланялся так глубоко и не благодарил так горячо. Никто не был так внимателен и не помогал с таким рвением. Он никогда никому не отказывал. Обычно он помогал пожилым людям, когда надо было убрать снег, принести дров или покрасить дом. Ингеманн и Альма прямо сияли, как только речь заходила о Даге. Иногда кто-нибудь спрашивал, как им удалось воспитать такого невероятно отзывчивого сына. Им было нечего сказать, они только улыбались в ответ. Казалось, вся любовь, отданная ему с младенчества, теперь расцвела в мальчике, и он передавал ее дальше. Наверное, этим все и объяснялось — морем любви. Его действительно все любили. И он чувствовал это, всегда опуская взгляд во время разговора.