Ящик Пандоры - Марина Юденич Страница 70

— Да. Пытал он ее изощренно… Эксперты и те при осмотре места происшествия курить на площадку выходили чаще обычного.

— Видимо, он добивался признания, подтверждающего его версию, а она, потеряв способность соображать от страха и боли, этого понять никак не могла, иначе, быть может, сообразила бы, и если не жива осталась, то по крайней мере избежала бы многих мучений. Хотя кто его знает, что бы тогда пришло ему в голову?

— И все же непонятно; почему он вдруг начал убивать именно сейчас? Ведь с того момента, когда он лечился у вас, прошло столько времени. Мать схоронил, развелся, потом снова женился, снова развелся, Но это все так, как бы между делом, а дело у него процветало. Наследственная коллекция, которую мать сберегла, во всем себе и ему отказывая, денег, как выяснилось, стоила баснословных. С нее и начал. Что- то продавал, что-то менял, словом, к началу девяностых был хорошо известен в мире коллекционеров, правда, «серых», а некоторые поговаривали, что и «черных», но ни разу пойман ни с чем криминальным не был, так что все — досужие сплетни, не более. В середине девяностых открыл свой магазин, процветал вполне. Да! Слыл дамским угодником. Девиц менял как перчатки, причем в выборе был взыскателен: фотомодели, манекенщицы, модные актриски — словом, «люкс». И все им премного довольны: не жаден, ласков, учтив. И вдруг пошел на улицу резать высоких блондинок! Не понимаю.

— Этого вам никто не объяснит: в том кроется великая тайна человеческого сознания, и до открытия ее нам еще предстоит очень долгий путь, простите уж за пафос.

— Ладно, тайна — тайной, а ты, значит, все-таки намереваешься его лечить?

— Не знаю, Виктор, я ничего пока не знаю. Прежде всего мне нужно разобраться в одной давней истории, вернее, в истории одной ошибки, которая тянется с очень давних времен.

В Москве еще лежал снег, и часто, особенно ночами, заметала ледяная злая пурга, но уже дули будоражащие, волнующие душу ветры, неся на своих легких крыльях еще не весну — нет, но ее слабое предвестие.

Стоял март, и снежные сугробы были крепки, как никогда зимой, согретые редкими оттепелями, а потом схваченные суровыми ночными морозами; они стояли теперь, как железные бастионы зимы, — твердокаменные и непоколебимые. Снег утратил свою зимнюю свежесть и первозданное лучистое сияние и, предчувствуя скорую бесславную смерть в сточных канавах и бурых водах Москвы-реки, почернел от злости, покрылся, как коростой, пористой шершавой коркой, словно пытаясь спастись под ней, как под панцирем, от беспощадных лучей солнца. Но всем было ясно — весна уже на подступах к городу, и штурм займет у нее не так уж много времени, возможно, все произойдет под покровом всего лишь одной ночи.

Особенно же заметно было наступление весны с высоты. Глядя в окно иллюминатора, Ванда радовалась обширным зеленым проталинам в бесконечном грязно-сером пространстве внизу, и темно-коричневым полыньям, разъедающим лед на реке, и яркому солнцу, которое здесь, в поднебесье, над плотной завесой последних зимних туч, властвовало абсолютно, заливая сапой самолета ярким праздничным светом.

Впрочем, чем далее уплывал окутанный солнечным сиянием лайнер на запад, тем более очевидно становилось, что март — месяц весенний. Внизу уже и намека не было на снежный покров: яркая зелень и смоляная чернь омытых первыми дождями полей, аккуратно расчерченных, словно это простиралась не живая земля, а гигантский лист плана, выполненного чьей-то педантичной рукой, нежились в теплых солнечных потоках. По сухим, угольно-черным — с высоты — асфальтовым трассам мчались наперегонки с самолетом яркие нарядные машинки. Праздник весны уже вовсю приветствовала маленькая, уютная и беззаботная Европа, словно и не ведая вовсе, что совсем неподалеку, особенно если смотреть с заоблачной высоты, сонно кряхтит, просыпаясь и почесывая бока, огромная страна, все еще укутанная с головой в грязно-серое одеяло, сотканное из холодного шершавого снега. Но все это гигантское пространство менее чем за час полета чудным образом осталось позади, а впереди, залитая солнцем, омытая короткими весенними дождями, сияющая чистотой мостовых и яркой зеленью газонов, благоухающая умопомрачительным запахом кофе из сотен крохотных кофеен, гостеприимно распахнувших двери и выставивших столики прямо на тротуары, ожидала Ванду всемирная столица вальсов — древняя Вена.

В толпе встречающих московский рейс она сразу же разглядела длинноногую девицу, высоко взметнувшую над собой плакат с крупно начертанным по-русски «Доктор Василевская». Ванда приветливо махнула ей рукой, и они поспешили навстречу друг другу, протискиваясь сквозь плотное людское кольцо. Девушку звали Линда, она представляла оргкомитет международного конгресса, и первое же, что сделала после приветствия, обмена любезностями и сведениями о погоде, — это, испросив разрешения у Ванды, прицепила ей на лацкан тонкого плаща яркий, закатанный в пластик квадратик бумаги, информирующий всех любопытствующих, что госпожа доктор Василевская (Россия) — участник Международного научного конгресса по проблемам патопсихологии, который проходит в Вене. На квадратике были указаны дни проведения конгресса, название отеля, в залах которого он проходит, и телефонные номера оргкомитета.

— Эго чтобы вы не потерялись, — одарила Ванду совершенно голливудской улыбкой длинноногая Линда и, изящно лавируя в толпе, повела ее к машине, ожидавшей на стоянке аэропорта. — Возможно, это не очень хорошо получилось, — извиняющимся тоном обратилась девушка к Ванде, когда машина уже выруливала со стоянки, — но ваше выступление запланировано на завтра. Получается, что у вас остается очень мало времени на то, чтобы адаптироваться и подготовиться, но если вы будете настаивать, я готова побороться с нашими устроителями, чтобы его перенесли хотя бы на день. Но это надо делать немедленно, чтобы у них было время подобрать замену. — Линда с готовностью извлекла из сумочки крохотный аппарат мобильного телефона, но Ванда ее остановила:

— Ничего не надо делать немедленно, потому что мне совершенно не нужно время на подготовку — я готова выступать прямо сейчас, а для адаптации вполне достаточно будет сегодняшнего вечера.

— О, госпожа Василевская, вы, как говорят русские, сняли скалу у меня с плеч. Это была бы очень большая проблема, но я бы все равно ее решила.

— Не сомневаюсь.

— Но все равно, большое спасибо вам. Это удивительно, что такая "красивая и знаменитая женщина столь покладиста и не требует для себя особых условий. Вот если бы на вашем месте была американка…

— Значит, вам повезло, Линда, а американка досталась кому-то из ваших коллег.

— О, это абсолютная правда: мне крупно повезло!

Спустя чуть более суток с момента этого мимолетного разговора в машине Ванда поднималась на трибуну международного конгресса под одобрительные аплодисменты зала и даже недвусмысленное весьма причмокивание каких-то двух бородачей, сидящих в первом ряду, прямо у ступенек, ведущих на сцену.

«Эти-то точно американцы», — почему-то решила Ванда и неспешно направилась к трибуне.

«Русский профессор, совершившая небольшой переворот на конгрессе и вызвавшая своим сообщением раскол среди его почтенных участников, должна быть отмечена нами, помимо этого, еще благодаря своей ослепительной красоте и элегантности, чего ранее за русскими учеными дамами не замечалось. Появившись на сцене конгресса, она сразу же вызвала аплодисменты зала и короткий путь к трибуне прошествовала величественно и даже царственно, словно ей предстояло не короткое весьма выступление, а по меньшей мере собственная коронация» — таким покажется этот момент одному из журналистов, освещавших ход научного форума. Но все это будет несколько позже.