Путник, зашедший переночевать - Шмуэль Агнон Страница 70

Он продолжил:

Мой город великий и многострадальный, Хоть нет в нем царей и бедны человеки, Он Господом избран уже изначально И красною нитью с Ним связан навеки.

Тут он взял руки Рахели в свои и дочитал:

И в день, когда будет грозить мне могила, Иль мертвых соседство, иль тьма преисподней, — Молю тебя — дай мне надежду и силу, О город величья и славы Господней.

Я посмотрел на часы: «Кажется, пришло время попрощаться».

«Почему так рано?» — спросила Рахель.

«Хочу успеть на ужин».

«В гостинице господину тоже не дадут его любимые маслины, — сказала Рахель, — поэтому он с таким же успехом может поужинать с нами. А если господин боится, что мы накормим его фазанами в молоке, то да будет ему известно, что я тоже не ем мяса».

Она поднялась, принесла хлеб, масло, крутые яйца, блюдо из риса и чай и поставила все это на стол. Мы сидели, и ели, и пили, и разговаривали. О чем мы говорили? О чем только мы не говорили! Обо всем, что рождалось в сердце и находило себе слова в душе, — о Стране, о ее пейзажах, о евреях и арабах, о людях и их мнениях, о кибуцах и коммунах. Говорили и говорили, о чем только не говорили. Рахель сидела, откинувшись на стуле, и слушала. Ее лицо все больше бледнело, и муж раз-другой просил ее прилечь, но она слышать не хотела об этом.

Потом Йерухам встал, подложил в печь еще несколько поленьев, а Рахель принесла нам чай, снова села и очистила нам еще один апельсин. Она уже уловила, как это делают, — сняла шапочку и сделала надрезы в точности так, как чистят апельсины жители Страны. В воздухе повеяло восхитительным ароматом очищенного апельсина. Тихо и спокойно было в комнате. За окном расстилались снежные поля, но огонь в печи позволял забыть тот страх, который они вызывали. Рахель сидела и ела апельсин, дольку за долькой. Много уже лет ни она, ни весь Шибуш не видели апельсинов, и вдруг на тебе, целый ящик!

Сладкое солнце Страны Израиля светится в глазах Рахели. Вряд ли она сердится на Йерухама за то, что тот покинул Страну, — ведь если бы не это, они бы не поженились, — но она явно удивляется его поступку. Однако она умная женщина и не открывает всего, что у нее на душе. Она привязана к мужу, но у нее есть и собственные суждения, и она не пытается согласовать свои и его взгляды, когда видит, что им лучше быть раздельными. Сидит, положив ногу на ногу, и слушает, что рассказывает ее муж.

А ее муж рассказывает о своих товарищах в Стране. Он не говорит, будто он такой же, как все другие, потому что, даже если б он так сказал, кто бы ему поверил. Но он так рассказывает о них, что стороннему человеку может показаться, будто перед ним вполне благополучный израильтянин, который с удовольствием обсуждает дела своих знакомых, и радуется, и смеется при этом. Он радуется и смеется, во-первых, потому, что душе его в эту минуту хорошо. А во-вторых, потому, что в Стране Израиля каждый человек иной, каждый отличается от другого, а если и найдется такой, который не отличается, то он отличается уже тем, что не отличается.

Скучает ли Йерухам по Стране и по своим товарищам? Если угодно, можно сказать, что он выбросил из сердца все свое прошлое. А если хотите, можно то же самое объяснить иначе: у парня в первый месяц после женитьбы вся голова занята только его женой. Но скажу вам по секрету: если бы он мог сейчас проделать дыру в небе и посмотреть через ту дыру на Страну Израиля, он бы непременно проделал и посмотрел.

Рахель сидит молча, голова ее втянута в плечи. Иногда она слегка прикрывает глаза, и ее ресницы дрожат, словно хотят задержать и то, на чем не задерживается ее взгляд, а иногда открывает глаза и пристально смотрит на мужа. Йерухам чувствует, что она смотрит на него, но делает вид, будто не видит этого: поднимает руку к кудрям, разглаживает их и продолжает рассказывать. Тогда Рахель кладет руку на сердце, как мирт, чьи листочки прикрывают его ветви. И я смотрю на нее с удивлением. Я всегда полагал, что главное обаяние Рахели — в ее стройности, а вот оказывается, что, даже когда она сидит наклонившись, она тоже полна обаяния.

Вернемся, однако, к разговору и послушаем слова нашего общего друга Йерухама. Или лучше так: я перескажу вам его слова, а вы навострите уши и слушайте.

Йерухам с детства мечтал взойти в Страну Израиля, хотя не принадлежал к группе шибушских сионистов, которые были старше его на годы. И возможно, именно потому, что он не принадлежал к кругу сионистов, он понял, что разговоры без дел ничего не стоят. А может, эта мысль пришла к нему позже, но он отнес ее к тому периоду своей жизни. Так или иначе, мысли о Стране Израиля у него были, и он все время сердился на Святого и Благословенного, что Тот не торопится сделать его более рослым, большим и сильным и повести в Страну Израиля. Раз или два он сбегал из дома своих приемных родителей, но его возвращали с дороги. В конце концов он понял, что эти попытки не приведут его в Страну Израиля, и был этим очень опечален, подавлен и раздражен. И вот пришла война, и его занесло в Вену. «И тут, — сказал Йерухам, — мне вдруг стала весело, хотя весь мир был печален. Во-первых, я попал в город Герцля. А во-вторых, Вена ведь на полпути к Стране Израиля». Но в этом он ошибался. Война удалила эти страны друг от друга. Теперь только стрелы смерти их объединяли.

О том; что делал Йерухам в Вене, мне раньше рассказала госпожа Зоммер — вместе с Йерухамом Бахом и Ариэлой учился в педагогическом училище, расскажу теперь, что он делал после войны. Когда война кончилась, он и Йерухам Бах отправились в Страну Израиля. Йерухам Бах, как все нормальные люди, поехал поездом, а потом на корабле, тогда как Йерухам Хофши не сумел поехать, как все нормальные люди, — ему не дали паспорт, потому что его имя, видите ли, было неправильно записано в документах. Он взял палку, закинул сумку на плечо и двинулся пешком. Измерил собственными шагами несколько стран, пересек горы и холмы, леса и озера, много раз был в опасности, встречая разных головорезов — дезертиров, бандитов, солдат, вернувшихся с войны и наводивших страх на всех дорогах, ускользал от пограничников, которые избивали и убивали всех, кто хотел перейти границу без документов. Днем прятался в лесах, среди скал, в норах и пещерах, ночью поднимался и шел. Но поскольку он не знал пути, то иногда дорога возвращала его обратно на то место, откуда он вышел.

Он сказал: «Ты когда-то написал историю Хананьи [186], который нашел сердечных людей и добрался с ними до Земли Израиля, но я не нашел таких, кроме одного, с которым и вошел. Случилось так, что однажды я увидел издали какого-то человека. Я подумал, что это пограничник или бандит, и хотел спрятаться. Но увидел, что и он хочет спрятаться. Весь сжимаясь внутри от страха, я все-таки приблизился к нему и спросил: „Что ты здесь делаешь?“ — а он в ответ спросил меня: „А ты чего тут ищешь?“ Я рассказал ему, что пробираюсь в Страну Израиля и у меня нет паспорта, а он рассказал мне точно такую же историю — что он тоже пробирается в Страну Израиля и у него тоже нет паспорта. Мы решили идти вместе. Через несколько дней мы пришли в какой-то порт. Нашли там дряхлый корабль местных контрабандистов и уплатили им, чтобы они высадили нас на берегу Страны Израиля. И поплыли с ними, и все это время нас носило по морю без воды и без пищи. В конце концов они высадили нас в каком-то пустынном месте и сказали: „Отныне спаси вас Господь“. Еще через несколько дней мы нашли другое контрабандистское судно с грузом гашиша, и уже на нем добрались до берегов Страны Израиля. Когда мы ступили на сушу, нам казалось, что мы уже на Земле спасения. Мы поцеловали эту благословенную землю, на которой надеялись забыть все наши муки. И действительно, то, что мы испытали в дороге, вскоре забылось, вытесненное арабскими волнениями, которые прокатились по всей стране. Несколько наших друзей, которые приехали раньше нас, были убиты. А когда волнения утихли, мы вышли на работу».