Зеленая мартышка - Наталья Галкина Страница 70

— Как это не продаете, если я покупаю? — неподдельное удивление озарило лицо гостя.

Их бессмысленный полилог длился минут десять, после чего гость, побледнев от ярости, собрался уходить.

— То, что я хочу, — сказал он, частично утеряв дикцию, — должно стать моим. Вы напрасно так вели себя со мной, и вам еще предстоит в этом убедиться.

— С нас бы хватило и одного чокнутого, — сказал ведомый, заперев дверь. — Для чего судьба послала нам двоих?

— Может, их было двое потому, что и нас двое?

— Нет, нет! Какая связь, Иосиф? Нас не так двое.

Длилась пауза, в которой они, чтобы успокоиться, привинчивали легчайшие струбцины, фиксируя подклеенные фрагменты барочных рам.

Потом один из братьев сказал;

— Их потому было двое, что беда никогда не приходит одна.

Век был елизаветинский; их нравы были не то, что наши нравы; ну, и поэты тоже, и климат, и даже овощи. Все было иное. Сама погода, холод и жара летом и зимой были, надо полагать, совсем иного градуса. Закаты казались красней; рассветы аврористее и белее. Наших сумерек, межвременья, медленно и скучно скудеющего света не было и в помине. Дождь или лил ливмя, или уж совсем не шел.

Он постоянно носил с собой отломившийся от злаченой рамы краденый завиток с бутоном и листком. «Я закажу ее портрет, подросшей, с чародейской Брюсовой заколкой в волосах». Неотступно глядящая на него или сквозь него отроковица, принцесса Грёза, преследовала его во снах наяву. Прежде он не знал, что такие сны существуют. Зимний петербургский всепроникающий сырой холод словно раздувал сердечный жар, подцепленную внезапно (некстати) любовную горячку.

На самом деле она уже подросла, а портрет, заказанный им в мечтах, уже был почти написан.

На очередной куртаг наоборот он явился, нарушая правила (такие ослушники встречались, императрица не наказывала их, разве изволила пальчиком погрозить), в женском костюме, надев, впрочем, мужскую треуголку, держа перед собою изготовленную доппельмейстером маску с мужским лицом (к случаю он даже усики на маску наклеил). Елизавета Петровна улыбнулась ему милостиво, демонстративно достала свою любимую пакетную табакерку с зеленой мартышкою, открыла ее, протянула девице де Бомон, приказывая взором забрать записку. А девица, открыв рот и опустив маску, воззрилась куда-то вдаль, неучтиво не замечая жеста государыни. По счастью, в эту минуту залу пересекла великая княгиня, отвлекшая внимание Елисавет от неприятного невнимания француженки, царица двинулась к жене будущего императора — похвалить за простой, но на редкость занятный наряд, не напудренные, завязанные лисьим хвостом волосы да заодно налепить на личико будущей Екатерины Великой несколько мушек.

А появившаяся в глубине залы, отраженная зеркалами, девочка-девушка без маски заметила замершего д’Эона, завороженного ее появлением, точно ликом Горгоны.

Красную длинноносую маску Тартальи девушка держала в левой руке, жемчужно-серое платье под крыльями алого плаща, она похожа была на свой детский портрет, он приблизился к ней настолько, что увидел ее отрисованный помадой девичий рот, пудру мильфлёр на волосах; конечно же, прическу украшала заколка, те же камни, что в серьгах, тускло-зеленые влтавины, рыжеватые гранаты, мелкие он не разглядел, то ли бриллиантовая, то ли жемчужная крошка, она повернулась спиной, уходила, он бросился за ней, люди мешали ему бежать быстро, не только люди, но и женская одежда, если бы не чертовы юбки и не проклятые ряженые, он бы ее догнал.

Когда он выбежал за алым плащом в ночь, его ослепила белая мгла метели.

То ли она села в карету молниеносно, кучер из Брюсовой челяди, кони заговоренные, то ли попал он в некий зазор времени, остановившегося, провалившего в темное ущелье свое четверть часа, но никаких карет в перспективах ближайших улиц замечено им не было; тут померещилось ему, что она убежала по садовой дорожке, точно Сандрильона, — он побежал следом.

Преследуя видение свое, д’Эон вскорости оказался возле избушки, забор полусломан, кусты заснежены, за одну из веток — с шипами? — зацепился обрывок красного шелка, что посчитал он доказательством ее пребывания. Однако тишина тут царила, место казалось необитаемым, дверь избушки заколоченной. Где-то поблизости возопил невидимый кот, тявкнул пес, каркнула ворона, стихло все.

Ночью начался у него жар, он заболел, проболел довольно долго. Поправившись, решил он вернуться, проверить затерянный в снегах домишко. Придя, увидел он на месте заколоченного домика недостроенный каменный особняк. В окне первого этажа горел свет, он стучал в дверь, вышел заспанный человек с фонарем, он спрашивал на ломаном русском языке, тут ли живет барышня Фермор, разумеется, ни сном ни духом, дверь захлопнулась, кусты, на одном из которых явственно видел он обрывок алого плаща, отсутствовали. Город сыграл с ним в свою игру, в которую вовлекал потом не единожды.

Что до Сары Фермор, то в ночь после бала она улыбалась, вынимая из волос заколку с чешскими влтавинами руки пражского ювелира, ей было лестно, что произвела она такое впечатление на молодого человека, coup de foudre, любовная молния, стрела Купидона, с первого взгляда, — в ту минуту по законам куртага наоборот она точно знала, что пред ней юноша в женском платье. Она легла, уснула с улыбкою, под утро поднялась выспавшейся, веселой, не успев одеться, отыскала в библиотеке томик Шекспира, чтобы перечитать «Ромео и Джульетту», открыла пьесу на строке: «Ей нет еще четырнадцати лет» — и отложила чтение до вечера.

Долгие годы она не расставалась с этим томиком, но чтение откладывалось постоянно, с причинами ли, беспричинно ли; на исходе жизни ей нравилось, чтобы книга была у нее под рукой, когда она, сидя у окна дома в Вышгороде, на холме Тоомпеа, смотрела на пруд Шнелли, неважно, на его лодки ли малых голландцев летом, на брейгелевских ли конькобежцев зимою. Всякий раз книга открывалась на одной и той же странице, она начинала читать, ей мешали слезы, муж считал ее истеричной и был неправ. Оторвавшись от текста, она смотрела на замок, на башни, Балтийского вокзала тогда в помине не было, не было за ним и знаменитого приюта Хейнрихсена для заснувших летаргическим сном. Иногда спросонок, глядя на кроткий пруд Шнелли, вспоминала она страшные половинки пруда в Глинках. Чтобы успокоиться, Сара поднимала глаза на Ревельские ведуты. Толстая башня казалась ей сестрой Сухаревой.

— Ты прочитал книжку, которую нам подарили, где мы с тобой в рассказе «Алое пальто» в роли персонажей, двух слегка чокнутых, но симпатичных близнецов-антикваров в нитяных белых перчатках?

— Странно про себя читать, будто во сне в старинное зеркало смотришься, видишь себя, понимаешь, что это ты, а не узнаешь.

— Мне другое странно, — задумчиво произнес ведущий близнец, — автор в гостях у нас не бывал, откуда бы знать про украшение нашего собрания — портрете девушки в алом плаще?