Крыши Тегерана - Махбод Сераджи Страница 73

— Она, наверное, действительно тебя любила, — шепчу я. — Она отдала свою жизнь, чтобы быть с тобой. Я бы тоже отдал свою жизнь, чтобы быть с ней, но вы двое теперь вместе, как должны были быть вместе в этом мире.

Глядя на могилу Доктора, я вспоминаю вечера, когда Зари выходила во двор, занималась какими-то необязательными домашними делами, а я наблюдал за ней с крыши. Она поднимала на меня взгляд, но не говорила ни слова и даже не улыбалась. Чувство, возникшее между нами, было запретной любовью — с ее тайной, прелестью и упоением. По лицу катятся слезы, но я улыбаюсь. Я больше не стыжусь любви к Зари, потому что ничего зазорного нет в том, чтобы любить того, кто достоин любви.

Я прикасаюсь к тому месту на надгробной плите, где откололся маленький кусочек.

— Когда я устроюсь на работу и скоплю денег, то заменю эту плиту, — шепчу я. — Надпись будет такая: «Доктор». Пройдет немного времени, и люди начнут интересоваться, почему «Доктор», а не имя. «Кто он был такой? — спросят они. — Что с ним случилось? Сколько ему было лет, когда его расстреляли? Как он выглядел? Его пытали перед расстрелом? Что произошло с теми, кто его любил?» И я расскажу твою историю каждому встречному. Скоро все узнают, что у твоего отца случился сердечный приступ, а мать сошла с ума от горя. «Бедная женщина», — скажут люди. Они станут говорить о Зари, о ее смелости, неповиновении и самопожертвовании. «Наверное, эта бедная девочка очень его любила! Это так несправедливо. Как мы могли допустить, чтобы такое произошло?» Потом люди расскажут это своим детям, друзьям и соседям. Эти сведения распространятся повсюду, и все узнают правду, которую пыталась скрыть САВАК, мешая нам оплакивать нашу потерю, уничтожая документы, доказывающие твое существование, конфискуя и сжигая твои книги.

Я смотрю на могилу и улыбаюсь.

— Спасибо, что рассказал мне про Это, Доктор, — шепчу я. — Кажется, я знаю, в чем тут дело.

Я представляю себе, как он улыбается и кивает.

— Дело тут в чести, дружбе, любви, самоотдаче, когда живо на все откликаешься, а не стоишь в стороне, потому что так проще, — все это вместе, правда? Мне повезло, что меня окружают люди, у которых есть Это. Ты, Зари, Ахмед, Ирадж, мои родители, Фахимех. В этом смысле жизнь у меня замечательная.

Сдерживая слезы, я дотрагиваюсь до полустертой буквы «Р» в его имени.

— Меня утешает вера в то, что вы с Зари не умерли. Потому что люди, у которых есть Это, никогда не умирают, их существование не прерывается. Они продолжают жить в наших сердцах и умах, и это главное.

Слезы текут, и я не в силах их остановить.

— Помнишь, как ты меня спросил, что для человека самое ценное? Я ответил: «Жизнь». Ты улыбнулся и сказал: «Время». Ты помнишь это, Доктор?

Налетает легкий порыв ветра, и на могилу Доктора падает единственный листок. Я поднимаю его и кладу с краю.

— Я много размышлял о той нашей дискуссии, — говорю я. — И со всем моим к тебе уважением хочу сказать, что мы оба ошибались. Самое ценное для человека — Это.

Я чувствую за спиной чье-то присутствие, оборачиваюсь и вижу Ахмеда, Фахимех и Ираджа. Не говоря ни слова, они садятся рядом со мной. Фахимех обнимает меня за плечи. Минуту спустя подходят мои родители с красными розами в руках. Отец подмигивает мне и садится у могилы, положив розы на чистую плиту, а потом произносит прощальную молитву. Мама делает то же самое. Один за другим к нам присоединяются соседи — море людей, все из нашего переулка, и у каждого в руке красная роза. Не думаю, чтобы кто-то беспокоился о том, что за нами может наблюдать САВАК.

Я просыпаюсь на следующий день после похорон бабушки Ахмеда. За окном чудесное апрельское утро. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивается солнечный свет и согревает мое лицо. С улицы доносится щебетание птиц, радующихся славному весеннему деньку. Ночью я впервые за много-много дней спал, как младенец.

Я чувствую себя посвежевшим, отдохнувшим и полным энергии, готовым выйти из дома и пробежать несколько километров. Уже много месяцев я так себя не чувствовал.

На улице кричат и визжат дети. Я выхожу на террасу, вдыхаю свежий воздух. Раскинув руки в стороны, шумно выдыхаю. Сердце наполняется смутной надеждой. Подойдя к краю террасы, я смотрю вниз, во двор. На дереве, которое отец посадил в день нашего приезда сюда, начинают распускаться листочки.

Не я один наслаждаюсь этим днем. Переулок кажется заполненным людьми всех возрастов — совсем как это бывало до ареста Доктора. На тротуаре сидит Ирадж и играет в шахматы против себя самого. Я обещаю себе сегодня же вызвать его на бой — не потому, что могу выиграть, а просто мне хочется вернуться к этой игре. Время от времени Ирадж бросает беспокойные взгляды на дом Зари — вероятно, хочет увидеть Переодетого Ангела. Пацаны играют в футбол. Один паренек толкает на землю другого, возникает потасовка. Этот случай напоминает об уловке Ахмеда прошлым летом. Кажется, это было миллион лет назад.

В разных частях переулка собираются женщины: восточный, западный и центральный комитеты по сплетням, как называет их Ахмед. Все они разговаривают одновременно и, несмотря на хаос, умудряются понимать друг друга.

Потом я вижу, как к розовому кусту подходит какой-то мужчина с ведром воды. Ирадж отрывается от игры, подбегает к нему, и они вдвоем поливают растение. У меня по щекам катятся слезы — слезы радости.

Аболи и два других паренька звонят в дверь дома и убегают. Вспоминая безобидную шутку, которую он сыграл с моим бедным отцом, я громко смеюсь.

Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох. В этом безмятежном состоянии в мой рассудок медленно заползает успокоительная мысль: «Мне надо уехать». Я борюсь с этой мыслью уже несколько недель, но чем меньше сдерживаю себя, тем больше мне нравится эта идея. Я поеду в Соединенные Штаты. Там я смогу начать новую жизнь. Я буду жить один, ходить в колледж, изучать английский язык и приобщаться к западной культуре. Мне предстоит многое понять. Надеюсь, Доктор и Зари не чувствуют себя обманутыми. Надеюсь, нет.

Я спускаюсь к завтраку. В гостиной мастер чинит старые дедушкины напольные часы. Он вытащил их на середину комнаты и изучает разобранные детали.

— Что тут происходит?

— Надо либо починить эту проклятую штуковину, либо выбросить, — объясняет отец.

— Они слишком хороши, чтобы их выбрасывать, сэр, — говорит мастер. — Эта марка больше не выпускается. Антикварная вещь.

— Что скажешь? — спрашивает меня отец.

Я подхожу к часам и дотрагиваюсь до шероховатой бугристой поверхности.

— Надо их оставить. Что из того, что они не ходят? Красивая вещь. И потом, их подарили вам с мамой на свадьбу.

— Это был единственный подарок, — задумчиво кивает отец. — Я привык каждый день заводить их перед утренним чаем. Мы оставим часы независимо от того, чем увенчаются ваши попытки, — улыбается он мастеру.