Крыши Тегерана - Махбод Сераджи Страница 79

Бедная бабушка Ахмеда знала, о чем говорит. Почему никто ее не слушал? Она без конца повторяла, что соседская девушка каждую ночь плачет, тоскуя по своему мужу. Соседская девушка — это Зари, а я — ее муж. Не могу поверить, что считал свою возлюбленную умершей. Я кусаю кожу между большим и указательным пальцами. Не сомневаюсь, все посчитают меня чокнутым, когда я заявлю, что Зари жива и скрывается под покрывалом Переодетого Ангела, но мне это безразлично. Я знаю то, что знаю, и уверен в том, что слышал. Именно голос Зари успокаивал Кейвана, когда тот просил еще одну историю. Переодетый Ангел — это Зари, я не сомневаюсь.

Мысль о том, что Зари жива, наполняет меня такой радостью и восторгом, что я вдруг, сам того не ожидая, откидываюсь назад, широко раскрываю руки, зажмуриваю глаза, обратив лицо к потолку, словно принимаю солнце в объятия. Я чувствую тепло ее тела, как в те ночи, когда она засыпала в моих руках. Я чувствую ее дыхание на шее. Я слышу биение ее сердца, напоминающее биение крыльев. «Благодарю Тебя, Господи, за то, что вернул мне мою Зари! Прости, что я сомневался в Твоей мудрости и великодушии. Прости за то, что жил безбожной жизнью. Позволь мне служить Тебе, и я обещаю исправить свои глупые поступки».

Я открываю глаза и вижу, что родители смотрят на меня. Ни слова не говоря, я быстро выпрямляюсь и опускаю голову. Я жду, что отец спросит, в чем дело, но он не спрашивает. Мама шепчет:

— Для него это слишком большое напряжение. Он с утра странно себя ведет.

Протянув руку, она дотрагивается до моего лба.

— Жара нет, — бормочет она. — Наверное, жар сжигает его изнутри, мой бедный мальчик.

— Ну, хватит, — нетерпеливо произносит отец.

Он выходит из комнаты, а мама ласково дотрагивается до моего лица кончиками пальцев и с тревогой шепчет:

— Что случилось?

— Она жива.

Сдерживаться я уже не в силах.

— Кто жив, милый?

— Мой Переодетый Ангел, — шепчу я.

— Конечно, она жива, — говорит мама, думая, что я имею в виду Сорайю.

— Я не сумасшедший, — говорю я, поглядывая в коридор, откуда доносятся шаги отца.

— О господи, — вздыхает мама. — Ты и не был сумасшедшим. Тебе просто пришлось многое пережить, вот и все.

В комнату входит отец со стаканом воды. Он дает мне таблетку и велит принять ее.

— Что это? — спрашивает мать.

— Валиум, — отвечает он. — Чтобы успокоился.

Я никогда раньше не принимал валиум, но это, наверное, лучше маминых снадобий, так что я послушно глотаю таблетку.

Немного погодя меня охватывает оцепенение. Я вспоминаю больничные дни, когда вслед за спокойствием наступало мучительное пробуждение к мрачной и суровой реальности. Прежде чем отключусь, я хочу убедиться, что с мамой все в порядке.

— Почему ты плачешь, мама? — спрашиваю я. — Пожалуйста, не надо. Зари жива. Теперь мне не надо ехать в Штаты. Ну, разве не здорово? Разве это тебя не радует?

Мама охватывает мое лицо ладонями и прислоняется лбом к моему, а сама горько рыдает.

— Милое мое дитя! Что с тобой случилось?

— Если я куда и поеду, то с Зари, Ахмедом и Фахимех — и ненадолго. Просто на каникулы. Разве не здорово? С этого момента я буду очень счастлив, как бывало раньше — до того, как начался этот кошмар. Подумай, как это классно, мама!

Она кивает.

— Да, родной мой.

— Жить — это все равно что потеряться в пустыне, где можно рассчитывать только на помощь звезд, — продолжаю я говорить пересохшими губами, а из глаз текут потоки слез. — Ты и отец, Зари, Фахимех и Ахмед — это те звезды, которые указывают мне путь. У всех вас есть Это. Когда-нибудь я напишу книгу обо всем, что произошло.

Потом я поворачиваюсь к отцу и невнятно произношу:

— Ты веришь в судьбу, папа?

Я не узнаю собственный голос и не помню, что отец мне ответил.

Я просыпаюсь на матрасе в гостиной — потный, разгоряченный, вялый и разбитый. Родители спят на полу в двух метрах от меня. Свет в комнате выключен, но все предметы хорошо видны благодаря лунному сиянию, пробивающемуся сквозь занавески. Я смотрю на напольные дедушкины часы, которые починили несколько дней тому назад. Они показывают полчетвертого, а на моих наручных часах пол-одиннадцатого. Я вижу, как медленно из стороны в сторону движется маятник, и удивляюсь, зачем мы с отцом возились с починкой этих старых часов, давно переживших свою полезность.

Мое сознание кружится в вихре мыслей о времени. Чтобы остановить это кружение, я выбираюсь из постели и направляюсь к лестнице, ведущей на террасу третьего этажа. Я спрячусь в темноте и дождусь, когда выйдет Зари, как она это часто делает, чтобы следить за мной. Когда она появится, я предстану перед ней и скажу, что знаю правду.

Поднявшись на третий этаж, я выглядываю в окно, чтобы посмотреть, там ли она. Круглое светило озаряет небеса, и мне великолепно видно все вокруг, но терраса пуста. Я перелезаю через стенку между нашими домами и иду к крайней южной стороне террасы, чтобы сесть в тени. Я смотрю на часы — по-прежнему десять тридцать.

Стоит тихая ночь, такая тихая, что слышно, как падает лист с дерева, как скрипит дверь, как дышит сама ночь, то навевая, то утишая легкий ветерок. Я терпеливо сижу в темноте, и грудь моя полнится предчувствием, тревогой и надеждой. Я смотрю на часы. Все так же пол-одиннадцатого. Интересно, сколько времени придется ждать?

Я надеюсь, родители не проснутся, потому что они наверняка запаникуют, помчатся наверх и могут нарушить мой план разоблачения. Меня пронизывает знакомое беспокойство, похожее на панические приступы, случавшиеся со мной в клинике. Может быть, я схожу с ума? Господи, надеюсь, что нет!

Но я начинаю терять терпение. Может, ворваться в дом и потребовать свидания? Взглянув на часы, я вижу все то же. Я встряхиваю запястьем и стучу по часам. И тут я слышу тихий скрип двери. В ушах у меня тотчас раздаются такие яростные удары сердца, что я опасаюсь, как бы не проснулась вся округа. Чтобы успокоиться, я кладу руки на грудь и с силой надавливаю. Я слышу приглушенные шаги по террасе, тихий шелест паранджи, которая волочится по цементу. Переодетый Ангел по-прежнему мне не видна, но прямо от двери до самого края террасы ложится длинная тень. Тень вдруг сжимается, когда она низко приседает. Я каменею, не в состоянии говорить и даже дышать.

С того места, где она сидит, ей хорошо видно мою комнату, и я прихожу к выводу, что она ждет, когда у меня зажжется свет. Может быть, я выбрал не лучшее место, где спрятаться. Какой в нем толк, если я не вижу, что она делает?

Вдруг ее тень снова удлиняется, и она появляется в поле зрения, медленно двигаясь к тому месту, где мы обычно сидели под стенкой. Ее фигура, закутанная в черную паранджу и освещенная сзади полной луной, кажется выше, чем я помню. Она смотрит поверх стены на мое окно, потом, чтобы рассмотреть получше, встает на цыпочки и вытягивает шею. Немного постояв там, она идет к краю террасы и перегибается через него, чтобы заглянуть в наш двор. Теперь я уверен, что именно она каждый вечер следила за мной, прячась в тени. Она возвращается на наше место, бросает еще один взгляд на мое окно и садится. Я чувствую, как во мне бурлит кровь, лишая последних сил.