Узелки - Евгений Гришковец Страница 8

И он запел. Все остальные тоже запели, уставившись глазами туда, где была моя ширинка. Я тоже запел, как и все, не понимая до конца всего кошмара произошедшего…

А теперь наглядно представьте себе моё положение: двадцать пять человек моих сверстников и я стоим плотным кругом, и всем друг друга прекрасно видно. Пиджак мой распахнут, руки мои разведены в стороны и обхватывают талии двух девочек, то есть я не могу мгновенно что-то предпринять. Мы все стоим держась друг за друга, и выскочить из этого замкнутого кольца, убежать или начать застёгивать ширинку при всех – это немыслимо. К тому же, напомню, мне пятнадцать лет.

Осознавая своё положение стремительно мечущимися мыслями, я пропел полкуплета. Окончательно представив себе то зрелище, которое из себя представляю, и видя весёлые глаза окружающих, я ощутил лютое пламя, в котором сгораю, адский, непоправимый позор и всепоглощающее желание исчезнуть, провалиться сквозь землю… Но так пропасть, чтобы меня и не существовало никогда. Чтобы никто обо мне не знал и не смог вспомнить.

К концу песни, уже практически ничего не соображая, я тихонько-тихонько убрал руки с талий девочек. Они, почувствовав это, так же тихонечко и плавно убрали руки с моих плеч… Бесконечно долго допевался финальный припев, и наконец песня закончилась.

Тогда, собрав всё своё мужество, я медленно шагнул назад, разорвав «орляцкий круг», медленно повернулся и неторопливо, шаг за шагом, перестав дышать, вышел из помещения в безлюдный, гулкий коридор и, как можно солиднее, закрыл за собой дверь.

Только пройдя шагов десять и повернув за угол, я наклонился и посмотрел туда, где находился эпицентр моего бедствия. То, что я увидел, превзошло худшие мои предположения. Молния на моих заморских штанах, которые были мне в облипку, не была не застёгнута, она попросту полностью, напрочь, разошлась, была, можно сказать, распахнута, и в открывшемся проёме хорошо были видны мои белые в голубую полоску беспомощные трусы.

Я быстро проверил и убедился, что застегнуть разошедшуюся молнию в моей ситуации нет никакой возможности. Тогда я запахнул пиджак и застегнул его. Он был достаточно длинный и скрывал под собой мою беду. После этого я покинул место позора не оглядываясь.

Как добрался до дома, я не помню, память не могла сохранить этого после такой мощной нагрузки.

Как много прошло с тех пор, сколько казусов и нелепых ситуаций, несравнимо более серьёзных и глубоких, довелось мне пережить, но яркость воспоминания о той злополучной ширинке и не меркнет, и не притупляется.

Как часто, находясь в общественном месте, или на премьере спектакля, или на каком-нибудь торжестве, там, где много нарядных людей и я сам наряден… Как часто и неожиданно меня пронзает страшная мысль о том, что у меня расстёгнута, а то и разошлась ширинка. Мысль эта настигает меня всегда, когда я не могу как-то наклониться и посмотреть или проверить рукой свои брюки. Люди кругом или я в центре внимания… Ужас охватывает меня. Тот самый ужас. Ужас юного человека, из которого я не вырастаю и не взрослею. В этом ужасе я неизменен.

Однако эта поистине душераздирающая история не всё, что завязано в тот узелок памяти. Из этого узла торчит ещё один конец. Моё участие в сборах активистов имело последствия, и практически незамедлительные. Они вплелись в тот самый узел намертво.

Прошло каких-то две недели после описанных мною событий, как наша учительница истории отозвала меня после урока и сказала, что к ней обратились её коллеги, которые имели отношение к организации тех самых сборов, в которых я недавно принимал участие.

Я не мог себе представить, как и откуда коллеги нашей учительницы истории могли узнать про мою ширинку, но первая мысль была именно о ней. Я даже оцепенел на минуту.

Однако коллеги нашей исторички обратились к ней по той причине, что кто-то отметил моё разумное участие в сборах и порекомендовал меня для диспута среди старшеклассников разных школ на разнообразные, волнующие молодёжь темы. Самой волнующей нас темой должна быть тема выбора жизненного пути после школы. Так думали организаторы диспута.

– От нашей школы они хотят тебя, – сказала учительница. – Диспут намечен на (она назвала дату где-то через неделю). Он будет проходить в областной студии телевидения. Организует его молодёжная телевизионная редакция. Они хотят этим диспутом начать целый цикл дискуссионных передач. Ты сможешь? Съёмки будут проходить вечером…

– Это что?.. По телевизору покажут? – ошарашенно спросил я.

– А тебя только это интересует? – самым учительским тоном спросила историчка. – Я бы лучше предложила Яночку или Юлю… Но они спрашивали конкретно про тебя… Да, это будет телевизионная передача.

Я не сразу поверил в то, что услышал. И да, я согласился сразу, как только поверил услышанному.

Не помню, как и когда я захотел, а точнее, страстно возжелал оказаться на экране телевизора. Рано, очень рано. Возможно, это со мной случилось из-за того, что в детских любимых мною передачах показывали рисунки детей, присланные в адрес этих передач. Ведущие радостно показывали те рисунки и называли имена, фамилии и возраст приславших их детей, а также города, где эти дети проживали. На этих рисунках были чаще всего изображены иллюстрации к сказкам, мультфильмам или к детским фильмам, реже это были портреты ведущих или какие-нибудь цветы, явно нарисованные девочками. Я видел те рисунки и изумлялся, как такую дрянь можно показывать по телевизору? Я знал, что рисую намного лучше и интереснее. У меня были свои собственные замыслы.

Я просил родителей записывать адреса, по которым нужно было посылать рисунки, рисовал и слал. Для этого папа и мама покупали специальные большие конверты.

Ещё были передачи, в которые можно было слать письма с вопросами к ведущим или к актёрам, сыгравшим в детском кино. Много писем приходило девочке, исполнившей роль Красной Шапочки, и мальчику, сыгравшему Буратино в одноимённых фильмах. Эти дети были моими сверстниками, но казались практически сказочными существами. Наиболее интересные и оригинальные вопросы зачитывали вслух, и на них отвечали сами юные актёры или их взрослые партнёры, всеми любимые артисты. Некоторым детям, авторам наиболее удачных писем, герои передач дарили подарки. Эти подарки показывали во весь экран и сообщали, какому мальчику или девочке и в какой город будут они отправлены. Подарками чаще всего были книжки, или не самые лучшие игрушки, или наборы цветных карандашей, или коробки с конструктором. Ничего особенного. Но сам факт возможности получить хоть что-то из чудесного, недосягаемого мира и то, что твоё имя может прозвучать с экрана, было мечтой из всех мечтаний… Однако самым главным и вожделенным подарком было приглашение для участия в передаче. Я своими глазами видел ребят, которые что-то нарисовали или написали письмо, и их пригласили и показали по телевизору. Все те дети мне не понравились. Все они были либо слишком маленькие и глупые, либо в очках, либо такие, с какими дружить и играть никто бы не стал. Меня удивлял выбор и вкус ведущих, я же понимал, что куда более достоин.

Писем, рисунков, каких-то историй на телевизионные конкурсы я послал немало. А как только их послал, я уже не пропускал ни одной передачи в надежде увидеть своё произведение. Сколько трепета было в моём ожидании! Сколько горьких слёз было пролито, сколько обид затаено на невнимательных людей, которые не разглядели моих посланий, и на бездарных детей, чьи письма и рисунки выбрали. Сколько утешительных слов мне сказали бабушка, дед и родители. Они уверяли, что я самый лучший, а тех детей просто пожалели. Бабушка даже говорила, что там, на телевидении, привечают только своих и процветает кумовство. Я хотел им верить и верил, потому что другого объяснения просто не могло быть, но мои переживания от этого меньше не становились.