Оправдание Острова - Евгений Водолазкин Страница 8

С этого дня началась осада Крепости.

В тот год погода благоприятствовала земледельцам, и на обеих частях Острова урожай обещал быть обильным. Там, где поля не были вытоптаны войском князя Константина, пшеница взошла хорошо. Защитники же Крепости, видевшие это со стен, были от своих полей отрезаны.

Князь Фрол знал, что съестных запасов почти не осталось, и хотел было закупить хлеба на Большой земле. Константин, предвидя это, вывел свой флот в море, остановил суда с хлебом и пригрозил, что в следующий раз их сожжет. И суда развернулись и отплыли к Большой земле, и больше не возвращались.

Тогда Фрол, посулив немалые деньги, уговорил двух корабельщиков доставить хлеб ночью, но люди Константина перехватили их и сожгли суда. Они горели в ночи, подобно двум факелам, а видевшие это с крепостных стен плакали.

И в Крепости начался голод. Лошадиная голова стоила десять динаров, но и ту скоро стало невозможно купить, и тогда начали есть собак, голубей и крыс. Варили кожаные ремни, сёдла и сапоги. Когда всё это было съедено, над домами не стало дыма, даже и над теми, где что-то еще оставалось, поскольку дым выдавал, что в доме есть пища, и туда приходили разбойники. Те же, у кого еще оставались запасы муки, ели тесто сырым, чтобы не выдать себя.

На восьмой месяц осады в Крепости стали есть людей. Их подстерегали ночной порой на улице, убивали и съедали, особенно детей. Рассказывали, что мать пятерых детей убила своего младенца, чтобы накормить старших, а затем лишилась рассудка. Иные же говорили, что рассудка она лишилась до того, и что, когда варила младенца, была уже безумна. Это подтверждали пришедшие на дым разбойники, которые ужаснулись увиденному и ушли, ничего не тронув. И на улицах повсюду лежали мертвые тела, и никто их не убирал, а напротив, под покровом ночи отреза́ли от них куски мяса, чтобы съесть.

Перебежчики рассказывали князю Константину о положении осажденных, и в один из дней он направил к крепостной стене своего посланника Анисима.

Когда на стене собрался народ, Анисим обратился к стоявшим:

Князь наш, светлейший Константин, не питает к вам зла и никого из вас не тронет, кроме одного только Фрола. Выдайте ему Фрола, и будете спасены, ибо не выживете без еды, которая у вас уже кончилась.

На это воевода Орест ответил ему, что люди в Крепости продержатся ровно столько, сколько нужно для победы над супостатом Константином, а князя Фрола не выдадут.

Окинув взглядом воеводу, посланный Константином Анисим сказал:

Для таких слов у тебя, Орест, слишком сытый вид, я же обращаюсь к крепостным мученикам и страдальцам.

Эти слова не покинули еще уст говорившего, как пущенная со стены стрела вонзилась ему в грудь. Постояв мгновение, Анисим рухнул на землю. На стене же возникло некое смятение и борьба, которые свидетельствовали о том, что не все были согласны со сказанным Орестом.

Неделей позже в Крепость отправился епископ Афанасий. Он встретился с князем Фролом и попросил отпустить из Крепости тех, кто стремился ее покинуть. Фрол, однако, не согласился, потому что знал, что уйти хотят слишком многие.

Ты делаешь этих людей заложниками, сказал князю Афанасий.

Ты ошибаешься, епископе, ответил Фрол. Заложниками их делает Константин, обрекший людей на голод, и каждая загубленная жизнь станет его смертным грехом.

После молчания епископ сказал:

Смертный грех поделится на вас двоих, но это не сделает твою часть легче.

Спустя еще месяц в Крепости начались бунты, потому что князь Фрол никого из нее не выпускал. Тогда людей охватил великий гнев, и это был гнев отчаяния. Бунты жестоко подавлялись войском, которое Фрол кормил тем немногим, что у него еще оставалось. Когда же кончилось и это, гнев, как моровое поветрие, перекинулся на войско. И князю Фролу стало ясно, что главная опасность для него лежит не вне Крепости, но внутри нее.

Послав за епископом Афанасием, Фрол объявил ему, что готов сдаться, если князь Константин сохранит ему жизнь и свободу. Константин должен был поклясться на кресте, что отпустит пленника после того, как тот, также через крестоцелование, признает Константинову верховную власть.

По возвращении епископ передал князю Константину слова Фрола. Обдумав услышанное, Константин в присутствии народа целовал крест, что отпустит пленника, и об этом без промедления доложили Фролу.

И тогда ворота были открыты, и войско вступило в Крепость во главе с князем Константином, который ехал верхом. Встретили же их с ликованием – как освободителей, и возложили на Константина лавровый венок. Из войска людям в Крепости бросали хлебы, которые тут же разрывались на части и исчезали в голодных ртах осажденных. Люди собирали также упавшие крохи и дрались за них, катаясь по земле.

Когда же из княжеских палат вывели Фрола, тот поклонился Константину до земли.

Сказал:

Помни, князь, о клятве на кресте, что после признания мной старшинства твоего отпустишь меня.

И ответил ему Константин:

Помню, Фрол, о клятве своей, но даже признания твоего ожидать не буду, а отпущу тебя сей же час.

Сказав это, сделал знак страже, и она отступила от пленника. Тогда вокруг Фрола разом сомкнулась толпа, как перед тем смыкалась вокруг бросаемых хлебов. И столь ненавидели князя томившиеся в Крепости, что через мгновение он был умерщвлен. Стража не успела вмешаться, но и не слишком, по словам очевидцев, она спешила, поскольку прямого указания вмешиваться не получала.

Всадник Константин в лавровом венке смотрел на изувеченное тело своего врага, как вдруг из толпы в него полетело копье. Князь был без кольчуги, ведь приехал не воевать, так что грудь его оказалась для копья беззащитной. И, повиснув на стременах, умер он мгновенной смертью. Никто в суматохе не заметил, кем было послано копье, а некоторые говорили, что послано оно было рукой ангела в наказание за его вероломство.

Так закончилось великое противостояние Константина и Фрола, Севера и Юга.

Парфений

При создании великих империй воплощалось всеобщее стремление к объединению, и всякий раз историки находили какие-то для этого причины. Но теми же причинами они впоследствии объясняли и распад империй, всякий раз заявляя, что причины на поверхности. Пожалуй, что на поверхности – в том смысле, что все они очень поверхностны.

Глубинных причин не знает никто. Мы лишь нащупываем их, смутно ощущая ритм сближений и отталкиваний. А пока, увы, изучаем волны, забывая о приливах и отливах.

Время собирать камни, и время разбрасывать камни. При желании можно объявить (причины на поверхности), что собирает этот человек хорошие камни, а разбрасывает плохие, – только это ведь ничего не объясняет в его необычном занятии. Он делает это из любви не к камням, но к ритму.

Некоторые вещи прекращают свое существование не потому, что они плохи: просто их время вышло. И начинают свое существование не потому, что хороши: их время, наоборот, пришло. Время собирать камни, и время разбрасывать их. Может быть, ответ – время? Время и ритм.