Мы совершенно не в себе - Карен Джой Фаулер Страница 8

Родители Тодда – американец в третьем поколении с ирландскими корнями и американка во втором поколении с японскими корнями – друг друга ненавидели. В детстве он проводил лето с отцом, а домой привозил подробные списки неожиданных трат, рассчитывая, что мать их покроет. Замена разодранной футболки со “Звездными войнами” – 17,60$. Новые шнурки – 1,95$. Как должно быть здорово, часто говорил мне Тодд, иметь нормальную семью, как у тебя.

Когда-то он воображал себя неким экспериментальным сплавом, как будто бы в нем произошло слияние кельтской арфы и аниме. Но их несочетаемость в конце концов стала очевидна. Как он сам сказал – материя и антиматерия. Конец света.

После великой истории с идиотом Тодд при необходимости выругаться стал черпать из своего японского наследия. “Бака” (идиот). “О-бака-сан” (достопочтенный идиот). “Кисама” (придурок).

– Каким надо быть кисама, чтобы так себя вести? – спрашивал он теперь. – Нам что, замки менять? Ты хоть знаешь, какую прорву денег это стоит?

Он пошел к себе в спальню проверить, все ли диски на месте, и появился снова. Я бы ушла сама, выпила кофе в городе, но приходилось сидеть дома из-за чемодана.

И – ни намека на чемодан. Ровно в пять часов я набрала номер авиакомпании – 800-ВАШУ-МАТЬ – и мне сообщили, что я должна обратиться напрямую в отдел утерянного багажа аэропорта Сакраменто. В Сакраменто никто не ответил, хотя мой звонок был очень важен для них.

Около семи зазвонил телефон, но это была мама, которая проверяла, успешно ли я добралась до дому.

– Я обещала никогда о не заговаривать о дневниках, знаю, – сказала она, – но я так рада, что отдала их тебе. Как будто гора с плеч. Ну вот. Это последнее, что я о них скажу.

Около девяти вернулся Тодд, неся примирительную пиццу из ресторана “Симпозиум”. Пришла его девушка Кимми Утида, и мы втроем сели есть и смотреть “Женаты… с детьми”, а потом на диване стало тесно, потому что Тодд и Кимми целых четыре дня не виделись. Я ушла к себе в комнату и немного почитала. По-моему, я тогда читала “Берег москитов”. Какой только бредятины не заносят отцы в семью.

5

На следующее утро меня разбудил телефонный звонок. Авиакомпания сообщала, что мой чемодан у них и будет доставлен после полудня. А поскольку у меня занятия, они оставят его домоуправу.

Мне удалось найти Эзру только на третий вечер. А в один из предыдущих я встретилась с Харлоу. Она возникла у меня на пороге в джинсовой куртке и с тоненькими колечками в ушах, а ее волосы усыпали золотые блестки: по дороге ко мне, сказала Харлоу, расчесав пряди пальцами, она прошла через толпу празднующих. Чья-то золотая свадьба.

– Есть чем хвастаться – всю жизнь один и тот же муж, – сказала она, и тут же: – Слушай. Я знаю, ты бесишься. Это полная шиза – вламываться не спросясь. Я понимаю.

– Я уже отошла.

Тогда она сказала, что раз так, хотя еще только вторник и для традиционной еженедельной вакханалии рановато (по-моему, в 1996-м она начиналась в четверг; сейчас, мне говорили, уже в среду), она должна угостить меня пивом. Мы пошли в центр города, мимо книжного “Суит Браер букс” и огромного помидора возле супермаркета, мимо закусочной “Джек-ин-зе-бокс” и винного “Вэлли уайн” до железнодорожной станции, напротив которой, на углу, располагался бар “Парагон”. Солнце село, но горизонт был еще багровым. В кронах деревьев гомонили вороны.

Здешнее открытое небо, плоские дворы за заборами, летний запах коровьего навоза круглый год понравились мне не сразу. Но я притерпелась к заборам, перестала замечать запах и приобщилась к небу. Смотреть на закат всегда лучше, чем не смотреть. Больше звезд всегда лучше, чем меньше звезд. То же самое я думаю о воронах, хотя есть, конечно, люди, которые со мной не согласятся. Им же хуже.

В “Парагоне” я бывала редко: народ из колледжа ходит в другие места. Здесь Дэвис вплотную приближается к низам: бар собирает тех, кто выпивает по-настоящему, они здесь заявляют о себе — армия немрущих мутантов, из которых большинство когда-то училось в местной старшей школе и жило по старинке, разгульно, от футбола до скейтборда, от скейтборда до пивной вечеринки. По телевизору показывали баскетбол – “Никс” против “Лейкерс”, на полную громкость, – а в комнате звенела зомби-тоска по прошлому. Все вместе складывалось в неоднородный гул.

Похоже, Харлоу знали все. Бармен сам принес напитки. Стоило мне съесть горсточку арахиса, он подходил и добавлял орехов. Едва мы опустошали кружки, прибывало новое пиво, угощение то от одного мужика, то от другого, а когда они подходили к нашему столику, Харлоу давала им от ворот поворот.

– Очень жаль, – говорила она, широко и сладко улыбаясь, – но у нас как раз сейчас очень важный разговор.

Я задавала ей вопросы: откуда она (Фресно), как долго живет в Дэвисе (три года) и чем планирует заняться после колледжа. Она мечтала уехать в Ашленд, штат Орегон, делать декорации и освещение для тамошней Шекспировской труппы.

Она задавала вопросы мне: что бы я предпочла, быть слепой или глухой, умной или красивой? Могла бы я выйти замуж за ненавистного мужчину, чтобы спасти его душу? Был ли у меня хоть раз вагинальный оргазм? Кто мой любимый супергерой? Кому из политиков я бы сделала минет?

С таким пристрастием меня еще никогда не допрашивали.

Кого я больше люблю, мать или отца?

Тут мы уже ступили на опасную почву. Иногда лучше избегать разговора отмалчиваясь, а иногда – с помощью разговора. Я еще способна говорить, когда мне нужно. Я еще не забыла, как разговаривать.

И я рассказала Харлоу об одном лете своего детства, о том лете, когда мы переехали из фермерского дома. Эту историю я рассказывала часто, она выручает меня, когда люди начинают спрашивать о моей семье. Она должна казаться очень личной, как будто я раскрываюсь и копаю вглубь себя. Правда, если выкрикивать ее по частям в гремящем баре, она срабатывает хуже.

История начинается с середины, когда меня отправляют к дедушке Джо и бабушке Фредерике.

Без всякого предупреждения. Сейчас я уже не могу вспомнить, какую причину выдумали родители, в любом случае, я не купилась. Ветра роковых перемен я чуяла сразу. Мой вывод был, что я чем-то провинилась и меня отдали в другие руки.

Дедушка и бабушка Куки жили в Индианаполисе. У них был жаркий, душный дом с особенным запахом – вроде бы и приятным, но не совсем, как пахнет лежалое печенье. В моей спальне красовалась картина с мужчиной и женщиной в карнавальных масках, а в гостиной – все эти поддельные азиатские штуки. По-настоящему поддельные. Поддельные подделки. Помните жутковатых мудрецов с настоящими человеческими ногтями? А теперь вообразите, каково засыпать в этом доме.

Другие дети на нашей улице были намного старше. Я смотрела на них из-за прозрачной двери: мне хотелось, чтобы они спросили у меня что-нибудь такое, что я знаю, но они не спрашивали. Иногда я выходила во двор, но дедушка Джо залил его бетоном, чтобы больше не возиться, поэтому в доме было даже прохладнее. Поиграв с мячом и понаблюдав за муравьями на клумбах, я возвращалась и клянчила фруктовый лед.