Замыкая круг - Карл Фруде Тиллер Страница 8

— Вы уже приехали?

Он медлит, не говорит ни слова, смотрит мне в глаза и ухмыляется, не скрывает, что для него не секрет, что я лишь пытаюсь спрятаться; как всегда, с деликатностью у него плоховато. Смотрю на него, чувствую закипающее раздражение, но не подаю виду, умудряюсь улыбнуться.

— Ты, значит, не слышал машины? — спрашивает он, со смешком.

— Задремал чуток, — говорю я.

— Точно!

Смотрю на него, старательно держу улыбку, хотя и без особого успеха, улыбка получается глуповатая, сам чувствую и досадую на себя, надо бы признать, что я вправду пытаюсь спрятаться, но молчу, язык не поворачивается. Зато изображаю долгий зевок, стараюсь правдоподобнее показать, что дремал.

— Не желаешь присоединиться к нам, а? — говорит он. — Или хочешь еще соснуть?

Раздражение растет, я чувствую, как всего меня наполняет сильнейшее недовольство, но не подаю виду, прикидываюсь, что не слышу его иронии, его сарказма.

— Сейчас приду, — говорю я, тру глаз, будто прогоняю сон, встаю. Он с ухмылкой кивает, поворачивается, идет прочь. Секунду-другую я жду, потом нагибаюсь, поднимаю плед, стряхиваю свежескошенные травинки, складываю его, сую под мышку, иду за Эскилем, но нарочно стараюсь идти помедленнее, разговаривать с ним по дороге — выше моих сил. Через несколько метров останавливаюсь, словно наступил на что-то, скривившись, поднимаю ногу, стою на одной ноге и ощупываю пятку, замираю так, пока Эскиль не скрывается в дверях балкона, тогда только иду дальше, заставляю себя пересечь двор и подняться на балкон, недовольство все растет, но деваться некуда, иду по слегка поскрипывающим балконным половицам, вхожу в комнату. И сразу останавливаюсь, слышу мамин смех на кухне, слышу тотчас же хвастливый смех Эскиля, который заглушает все прочие звуки. Секунду спустя Эскиль что-то говорит, мне не слышно, что именно, но мама громко хохочет и называет его большим шутником. Все как всегда. Эскиль ведет разговор в своей обычной самодовольной манере, а мама смеется, что бы он ни сказал и ни сделал. Я чувствую, что все больше скисаю, не в силах я пройти на кухню, не в силах стоять там и притворяться, будто Эскиль вправду такой остроумец и весельчак, каким норовит себя выставить.

— Привет, Юн, — вдруг слышу я.

Оборачиваюсь. И вижу Хильду, она стоит посреди балкона, с пачкой «Принс майлд» в руке. Приветливо мне улыбается. Она всегда приветлива, не пойму, черт побери, как Эскиль ее заарканил, не пойму, как она его терпит, — во всяком случае, он ее не заслуживает.

— Привет! — отвечаю я, подхожу, кладу руку на ее голое загорелое плечо, рядом с татуировкой, изображающей какой-то азиатский символ. — Давненько не видались! — Я обнимаю ее.

— Верно. Я не видела тебя с шестидесятилетия Греты.

— Фу ты, а я и не помню. Здорово тогда перебрал, — говорю я, со смешком.

Она не смеется, смотрит на меня в упор и осторожно улыбается, странноватой улыбкой, улыбается так, словно жалеет меня, понять не могу, почему она меня жалеет, но впору подумать, будто на мамино шестидесятилетие я что-то натворил, отчебучил что-то, сам я не помню, но вполне возможно, пьяный был вусмерть. Впрочем, не стоит сейчас думать об этом, нельзя слишком серьезно воспринимать все, что мне говорят.

— Как жизнь? — спрашиваю.

Она смотрит на меня, улыбается, теперь улыбка самая обыкновенная.

— Хорошо! А ты как?

— Тоже хорошо! — отвечаю, стараюсь говорить бодро-весело, улыбаюсь ей.

Две секунды.

— А как с группой? — неожиданно слышится голос Эскиля.

Оборачиваюсь, он не спеша идет к нам, темные очки сдвинуты на лоб, смотрит на меня, посмеивается.

— Как дела с группой? — опять спрашивает он, небрежно подмигивая, весь прямо лучится самоуверенностью и спокойствием.

— Отлично! — Я тоже стараюсь улыбнуться. — Работаем!

Он кивает, а немного погодя спрашивает:

— Ты не староват для этого дела, а?

— Староват?

— Ну, мотаться по стране и мечтать о лаврах поп-звезды, — говорит он.

— Я, между прочим, о лаврах поп-звезды вовсе не мечтаю, — отвечаю, чувствую новый прилив раздражения, но продолжаю улыбаться.

— A-а, ну да, ну да, — говорит он. — Ты же артист!

Смотрю на него, тоже хочу съязвить, но не выходит, не могу я ничего затевать, ведь добром это не кончится. Смотрю на него и только посмеиваюсь, вроде как принимаю его слова за шутку, вроде как не слышу в них сарказма. Оборачиваюсь к Хильде, с улыбкой гляжу на нее, но она не смотрит на меня, стоит и как бы чмокает губами, смотрит на Эскиля, взглядом просит его умерить свой пыл. В глазах деланое безразличие, она как бы показывает, что он ее утомляет.

— Что случилось? — спрашивает Эскиль. Глядит на жену, вскидывает брови, корчит преувеличенно невинную мину.

— Ничего не случилось, — говорит Хильда.

— У тебя такой усталый вид!

Она молчит, только смотрит ему прямо в глаза.

— В самом деле ничего не случилось? — спрашивает Эскиль.

— Совершенно ничего, — говорит Хильда.

— Ах ты боже мой! — говорит Эскиль.

— Вот именно! — говорит она.

Я наклоняюсь, делаю вид, будто отковыриваю пятнышко на шортах, мне приятно, что они ссорятся, но вместе с тем я испытываю легкое смущение, легкую неловкость. Секунду спустя прикидываюсь, будто вспомнил что-то, о чем надо бы спросить маму. Хмыкаю, скребу подбородок и иду прочь, на кухню. Мама стоит ко мне спиной, у плиты, помешивает соус. Оборачивается, смотрит на меня, улыбается, ведет себя так, будто все, что происходило сегодня до этой минуты, забыто, она как бы совсем другая сейчас, когда приехал Эскиль, не такая печальная, она никогда не бывает печальной, когда Эскиль рядом, сейчас она почти бодрая.

— Спасибо, что подстриг лужайку, Юн, — говорит она. Опять отворачивается, помешивает. Я смотрю на извилистые синие жилы на ее натруженной руке.

— Вот еще, за что спасибо-то! — ворчу я.

Две секунды.

— Может, пособить тебе тут? — спрашиваю я.

Она опять оборачивается ко мне, улыбается.

— Нет, что ты!

— Точно?

— Разумеется.

Еще две секунды.

— Да пусть пособит! — слышится вдруг голос Эскиля.

Я вижу, как мамино лицо вмиг светлеет. Она перестает помешивать, смотрит в сторону Эскиля, улыбается.

— Что это ты там говоришь, шутник этакий? — громко и весело говорит она.

Эскиль не торопясь идет к нам. Очки он снял и, слегка покусывая их, изображает кривую усмешку, которую считает обворожительной. Смотрит на маму, вынимает очки изо рта.

— Дай парню тебе помочь! — говорит он. — Знаешь ведь, он считает, это ужас как трудно!