Храм - Оливье Ларицца Страница 8

— Так, где же ты научился говорить по-испански, странник?

— В университете, Фернандо. Впрочем, испанским увлекся благодаря велогонке Тур де Франс. Еще подростком я был страстным поклонником чемпиона из Наварры Мигеля Индурайна, которым восторгалась вся ваша страна. Но вы конечно же можете его и не знать…

— Я на самом деле его не знаю.

— Этот гигант, отличавшийся невероятной скромностью, пять раз становился победителем гонки. А чуть позже я познакомился с девушкой из этих мест. Вот тогда я смог улучшить…

— Вы обвенчались?

— Ну вот еще! Мы встретились на Мальте в университетском общежитии. Она так же, как и я, приехала совершенствовать свой английский. Хотя на этом солнечном острове лучше получается нечто иное…

— То есть?

— Ну… это — не для вашего поколения!.. Полгода, проведенные на Мальте, — это как в фильме «Испанская турбаза». Как бы вам объяснить? Съезжаются студенты всех национальностей: немцы, голландцы, греки, русские, чехи… Специально для наших вечеринок итальянец Джорджио готовил макароны; потом развинченной походкой в ритмах сальсы мы все дружно кочевали почти до рассвета по ночным клубам Пасевилля, потягивали коктейли «пина колада», и наши потные тела лоснились в неоновом свете уличных фонарей. А после мчались на усыпанный галькой пляж, чтобы под звуки гитары, игравшей мелодии песен Боба Дилана и «Лимонное дерево» Гарден Фулс, опять переделывать мир…

— Да, ты прав, все, что ты рассказываешь, моему поколению не понять. А эта девушка, как ее зовут?

— Надя. Да, девушка, знаете ли, — великолепное подспорье в изучении иностранного языка!

— Вы потом виделись?

— Да, через год мы снова встретились на Мальте во время летних каникул. На две недели. В последние дни мы гуляли с ней по острову, взбирались на вершины крутых утесов Динги Клиффс и восхищались оттуда безграничными просторами… С тех пор прошло семь или восемь лет! Мы никогда не прерывали связь, общаемся время от времени по электронной почте.

— Как вы общаетесь?

— Переписываемся. Кстати, она живет в Мадриде, и я даже представлял, как мы с ней встретимся, когда я сюда приеду. Но мне не хватило мужества. Мы оба постарели, и очень не хочется разочароваться. Пусть воспоминание о нашей идиллии останется неприкосновенным, как мыльный пузырь, вне времени. В конце концов, эта девушка ничем не отличалась от многих других…

— Не знаю, что тебе и посоветовать.

— Фернандо, вы когда-нибудь были женаты?

— Нет, истории любви обошли меня стороной. Когда мне было девять лет, умер отец. Он был республиканцем, очень смелым человеком, его убили во время столкновений с националистами генерала Франко… После смерти матери, приблизительно в твоем возрасте, я решил посвятить свою жизнь вере. Как говорят, и душой и телом…

— И тогда вы начали строить храм? Чтобы забыться?

— Сначала я ушел в цистерцианский [4]монастырь. А через несколько лет серьезно заболел — туберкулез. Болезнь заразная, я стал угрозой для монастыря… И меня изгнали из моего рая. Благодаря Деве Марии, я выздоровел, хотя внутри истекал кровью. Я был очень несчастным, поэтому решил придерживаться данного мною обета, несмотря на козни, с которыми сталкивается всякий мирянин, пожелавший жить своей верой…

— И вы стали счастливым?

— Да, потому что знаю, зачем я на этом свете и ради чего живу.

— И ради чего вы живете?

— Ради того, чтобы благодарить Бога и строить мир, который Он нам доверил.

— А если у меня никогда не было той веры, что у вас, Фернандо, как же мне ответить на этот вопрос?

— Ты ответишь на него точно так же, странник, только чуть позже: ради того, чтобы строить мир, который тебе доверен.

Старик поставил очень высокую планку, и я с ним согласился. Мы беседовали дольше обычного. Смеркалось. На таинственной лазури мимолетно вспыхивали, как в сказках, самые яркие цвета — от желтого до светло-зеленого. По кирпичному фасаду струилось вновь набранное вино, которое лилось бы в глотку этого невидимого, но уже пьяного Бога, опьяневшего от горькой воды, что течет из наших душ — наших слез. Исчез свет, и тут я понял нечто очень важное. Главное то, что ты способен увидеть, когда вдруг закатилось твое солнце, — вот в чем, возможно, истина.

Игра настроений…

Утро. Суббота.

Дневной свет конца января падал на средневековые мостовые. Чертил там идеал маленького рая, где люди сочетаются законным браком. Жизнь дефилировала, шел бал марионеток, его волнение пенилось вокруг меня, а я за всем этим наблюдал, как зритель, что стоит позади витрины. Обвиняя Фернандо во всех грехах, жители Мадрида не торопились жить, они бездельничали: взвинченные подростки расположились вдоль магазинов одежды и давали волю своим чувствам, влюбленные парочки обнимались, друзья сидели в кафе. Восхищенные малыши держались за мамину руку. Раз мы уже оказались здесь, заброшенные однажды случаем на землю, в самую гущу этих светлых квадратов, так надо же сделать что-то за время своего существования, какое-нибудь произведение — детей, дороги, храм.

Я прорвался сквозь рынок Сан-Мигель, источающий ароматы копченой колбасы вперемешку со спелыми фруктами. На Центральной площади остались нетронутыми те места, где некогда сжигали людей на костре, устраивали публичные казни, канонизировали святых и проводили корриды. Здесь, как и прежде, гуляли или суетились люди — актеры этого огромного недолговременного фарса, которому мы придаем так много значения. Детские коляски с младенцами, портативные видеокамеры туристов, телефонные звонки. Все это постоянно напоминало мне о том, что я не включал свой телефон с тех пор, как уехал из Франции. И нет желания включать. Лишь давний рефлекс подтолкнул на ходу совершить поступок торопливого человека, каким я более не желал быть без причины. И все-таки я сел на скамью, прежде чем посмотреть свои сообщения.

Там было полно голосов из моего прошлого, которые, впрочем, до меня иногда доносились. Голоса моих друзей, беспокоившихся обо мне, подруг, желавших узнать мои новости и обнять меня, — все поздравляли с Новым годом. Неужели с новым и счастливым годом без шуток? Я вновь упрекнул судьбу, которая планирует агонии в самые лучшие дни, такие как Рождество. Четыре сообщения «Это папа…». Надо будет ему позвонить, поинтересоваться, как он себя чувствует, хоть точно знаю, что ему одиноко, словно в могиле. Но сейчас нет сил, нет ни малейшего желания, хоть думаю о нем каждый день, почти каждый час. Меня ничуть не занимали все эти сообщения, прослушав наполовину, я тотчас их стирал. Такое впечатление, будто меня нет ни в том мире, что окружает, ни среди этих голосов, таких далеких и в то же время таких близких. Завис меж двух состояний: притупленное и коматозное — и поддерживаю равновесие на воздушном канате.