Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк Страница 8

Предвидения вернулись, вырванные из забвения, и трепетали на презрительно взметнувшихся наконечниках копий. В своей безмолвной ярости воины вспомнили полустершийся из памяти эпизод всего лишь двадцатилетней давности — осаду Щецина, который они переименовали в Штеттин. Именно тогда они впервые ощутили вкус этого почти пресного моря, вкус обычной воды, тогда как язык ожидал раствора соли. Среди молчаливых, затаивших злобу солдат были еще ветераны той кампании, и они вспомнили, как тонули в черной грязи Одера осадные машины, как церковники вколачивали кресты в болотистую почву, как верещал епископ Здик, подбадривая латников и галопирующих за ними всадников. Палисады там были невысокими, без кольев, и лица, которые оттуда на них взирали, были скорее удивленными, чем угрюмыми. Предстояла легкая добыча, что в сражениях с язычниками за Господа и Саксонию случалось нечасто. Натиска их было уже ничем не остановить. Воины, готовые обагрить свои руки кровью нечестивцев, замерли в предвкушении стремительной победы. Вольноотпущенники воздели копья, всадники натянули поводья, кони встали на дыбы, и тут по рядам пронесся шепоток. Ряды в замешательстве вздрогнули. Все выглядело как-то не так, странно выглядело, их собственные, казалось, ожидания обернулись против них же самих…

Они увидели, как над палисадом воздвиглись кресты, ворота отворились и по рытвинам и ухабам к ним зашагала фигура в полном церковном облачении — Адальберт, епископ Померании; с каждым его шагом боевой дух войска угасал, отползал в тихую гавань смятения и путаницы — этих неприятелей им было не понять никогда, — и вот все распуталось: оказалось, что жители Штеттина обратились к Христу еще несколько столетий назад. Они сошлись в точке, где противоположности встречаются и отменяют друг друга. Вкус той давней растерянности ощутили они сейчас на обрыве — да, был у них уже такой опыт, только пользы от него никакой, снова их целеустремленный напор был остановлен, но на этот раз силами более темными и непонятными. Островом-то они завладели, но цель их так же далека, как и прежде. И куда же двинуться теперь?

Изувеченный обрубок мыса, ошметки кроваво-красной глины, а под ними — бесконечный, непроницаемый и спокойный водный простор. Там укрылся от них город, который они явились захватить, храмы, которые они должны были сровнять с землей, мужчины и женщины, которым следовало перерезать глотки, детские головки, которые надо было размозжить о стены, все это исчезло, скрылось — не ухватишь. Дело останется несделанным. Эта кровь так и не будет пролита. Их оставили с носом, и каждый из них, порывшись у себя в душе, понял: от того, что добыча ускользнула так нагло, аппетит стал еще острее. Их раздразнили победой, но потом ее отняли, и она лежит сейчас где-то там, среди медлительных течений, в ленивом токе вод. Город должен был стать последним редутом, город и все, кто в нем жил, а не эта желто-серая гладь, это бескрайнее ничто. Нарушенное обещание. Подкравшееся тихой сапой море.

Они построят здесь храм. Издалека, из каменоломен Бранденбурга, доставят они материал, дабы воздвигнуть памятник своему смятению. Они с презрением отвергли местный песчаник, послав на юг и на восток за гранитом. Пять летних сезонов подряд спускались по Эльбе и Зале тяжелогруженые баржи, пока вся береговая полоса не была вымощена серо-черным камнем. Гранитные глыбы в человеческий рост вытесывали за сотни миль отсюда, и повозки с ними тяжело и упорно ползли через Ахтервассер, через весь остров к обрубленному мысу. Фундамент, как его ни укладывали, погружался в мягкую почву, но наконец под него забили сваи, что и приостановило неуклонное сползание. Деревянные постройки, наскоро сколоченные навесы и хижины в беспорядке оккупировали остров — люди забирались все дальше и дальше от строительной площадки. Времянки каменотесов и каменщиков перегородили дорогу к месту работ; тогда их снесли и поставили заново, поближе к березовой рощице. Соорудили также конюшни, бараки для подсобных рабочих. В небо поднималась терпкая вонь от горящих дубовых опилок — это в кузне ковали гвозди, крючья, затяжки, подковы, ободья для повозок, разные инструменты и сваливали грудой на заднем дворе. На складах высились аккуратные штабеля стропил, клепочного кряжа, досок для обшивки, стоек лесов, черепицы. Построили мастерские, установили колесные лебедки. Намерили веревок, сконструировали подъемные механизмы. В мягкой почве без труда вырыли котлован, и весной приехали плотники.

Но первоначальный набросок сооружения, этакий скелет будущей церкви, делается не из камня, а из дерева. И вот сквозь паутину лесов и обшивки, этих подпорок для карабкающегося ввысь храма, проглядывают очертания крестовых сводов, арок, башен, стен. На площадке кишат рабочие — сначала сотня, потом две сотни, потом, по мере роста здания, еще больше. Изготовители раствора толкут в огромных ступах известь, руки у них в побелевших шрамах от известковых ожогов, в известь добавляют песок, гравий, воду, и все это превращается в смесь, подвластную мастеркам каменщиков; у тех, кто перетаскивает камни, шрамы другие — они работают в рукавицах, но все равно пальцы у них раздроблены, срослись вкривь и вкось, ногти содраны, мозоли своей твердостью не уступают кости. Чернорабочие знай поворачиваются, и камни поднимаются и поднимаются по цепочке. Облицовочные блоки режут, полируют песком, промеряют отвесом. И вскоре скелет начинает обрастать мясом, стены ползут к небесам.

Когда минуло две зимы, на море уже смотрели две башни. По стропилам поползли кровельщики, вколачивающие крепеж для черепицы. Клепочный кряж, поддерживающий неф, заменяют нервюрами. В последний год все уже делается в страшной спешке. Подсобные рабочие разбредаются, каменщики пускают в дело первые попавшиеся под руку камни: их ждет следующая работа в пятистах милях от этого мрачного, неуютного места, в Страсбурге, — путь неблизкий. Штукатуры работают от рассвета до заката. Стекла вмазаны кое-как. Статуи стоят где попало. Из Любека кораблем доставляют священника, призванного освятить храм, и он талдычит перед алтарем о победах над язычниками, об изобильных морях и плодородных землях. С моря дует ветер, находит оставшиеся незаделанными щели, свистит под крышей, взметает с пола облака сухой штукатурки. Двадцать рабочих молча слушают, как прелат состязается с ветром. Он покидает храм первым, потом расходятся и рабочие. На пустынном острове остается молчаливая и пустая церковь.

Епископы, принявшие решение о ее строительстве, епископы, живущие в местах, от сих отдаленных, не могли предвидеть, что фламандские и саксонские поселенцы совершенно не рвутся ловить сельдь. Рукам, привычным к топорам да плугам, равно чужды и весла, и сети. Надо считаться и с тем, что здесь проходит граница — побережье становится ареной борьбы. С востока двинул свои эскадроны Болеслав, он перешел Одер и принялся грозить крестоносцам Льва, а Болеслав, между прочим, тоже христианин. Епископы Богемский и Саксонский будут встречаться в Старгарде и Гамбурге, но изрезанный берег устья Одера сопротивляется компромиссам, выработанным в ходе их сварливых бесед. Что касается устья Траве, так там острова вообще вели себя безобразно — отрывались от береговой линии и брели в море, и поведение этих на первый взгляд надежных земляных массивов, песчаных отмелей, крохотных полуостровов, которые то отделялись от материка, то снова с ним срастались, постоянно требовало нового толкования. Эта путаница опрокидывала все попытки разделения и распределения, так что епископы решили изложить всю эту муть в послании понтифику — пусть в Риме разбираются. Пришел ответ: Папа благословляет их и принимает дар. Они снова принялись спорить и браниться: такого ответа никто и предположить не мог, более того, он никого не устраивает. Но вот наконец решение найдено: Святейший престол создаст в Каммине миссионерскую епархию, которая станет заниматься делами язычников и собирать десятину. Говорили, что в этой епархии имеется и епископ, однако ни в Каммине, ни в Воллине, ни в Штеттине, ни на востоке, за Одером, вплоть до самого Старгарда, его никто и в глаза не видывал — даже на острове Узедом, торчавшем в речной горловине, словно кривая пробка. Но без епископа-то никак нельзя: мало ли на что потребуется его разрешение! Монахи, которые должны были здесь поселиться, где-то там его разыскивали и вроде бы отыскали. В конце концов, пусть формально, эта церковь относится к его ведению!