Элианна, подарок Бога - Эдуард Тополь Страница 8

То есть, не я первооткрыватель этой «клубничной поляны». Но при этом, хотите — верьте, хотите — нет, я никогда не решался на знакомство с этими интернимфами. Это в Москве можно даже с одним рублем в кармане подойти к любой красотке, но в Америке… Нет, визуальное пиршество в стиле ню на Пятой авеню лишь «вприглядку», как в музее изобразительных искусств, кормило меня шоколадными бразильянками, бронзовыми филиппинками, голубоглазыми шведками, грудастыми испанками и миниатюрными японками.

Впрочем, начав с такой откровенности, я обязан быть честным до конца. Был эпизод, который отлучил меня и от этого живительного источника. Как-то я шел по Бродвею в районе Линкольн-центра. Был жаркий летний день, все уличные кафе прикрылись от солнца тентами и козырьками, и вдруг прямо на улице, за столиком под одним из таких тентов, я увидел Джуди Фостер. Джуди Фостер из Taxi Driver! Юная, не старше двадцати, она сидела в пяти шагах от меня одна-одинешенька с высоким стаканом апельсинового сока. Конечно, я тут же подошел к ней и сказал:

— Здравствуйте, Джуди! Позвольте мне от имени двухсот миллионов российских кинозрителей сказать вам, что вы самая красивая и самая замечательная актриса согодняшнего кинематографа!

— Спасибо! — улыбнулась она. — А вы из России? Но ведь там не показывают Taxi Driver.

— Показывают, — сказал я. — Только на закрытых просмотрах для элиты советского кино.

— А вы из элиты? — снова улыбнулась она.

— Да, я автор семи советских фильмов, два из них запрещены цензурой…

— О! — сказала она. — Садитесь. Как вас звать?

— Я Вадим, — сказал я уже раскованно, садясь за ее столик. — А сейчас я пишу сценарий о еврейской эмиграции из СССР, и, конечно, главную роль в этом фильме сыграете вы!

Она засмеялась:

— Вот так сразу?!

— Конечно! — ответил я, пожирая ее глазами. — Настоящая любовь бывает или сразу, или никогда. Вы что выбираете?..

Стоп! Пока я не зашел с этой Джуди так далеко, как с давешней китаянкой, — стоп! Не было этого разговора! Одинокая Джуди Фостер за столиком уличного бродвейского кафе — была. И я, проходя мимо, действительно увидел ее в пяти шагах от себя. Но! Не зная английского, что я мог ей сказать? Да, господа, я, бывший московский ловелас и бабник, прошел мимо Джуди Фостер, не сказав ей ни слова! И это стало роковой ошибкой для нас обоих. Ведь ради чего молодые девушки, даже актрисы, часами сидят в одиночестве в кафе? Конечно, в ожидании принца! А я, тот самый принц, которого так ждала тогда Джуди Фостер, прошел мимо! И… пропустив меня, Джуди, как известно, стала лесбиянкой. А я…

Такая наглядная, такая моя отъявленная тупость и бессилие буквально убили меня! «Господи! — сказал я себе, удаляясь по раскаленному Бродвею от прелестной Джуди. — Разве не говорили тебе, что Америка всем дает шанс? Вот это и был твой шанс — Джуди Фостер! Ты должен был рассказать ей свой сценарий, пленить ее, влюбить в себя…» «Но как? — сокрушалось мое второе «я». — Представь: ты, сорокалетний глухонемой, подходишь к знаменитой актрисе и — что? Мычишь, не можешь сказать ни слова! Да ты посмотри вокруг — вот идет женщина с таксой, говорит ей что-то, и собака слушается. В Америке даже собаки знают английский! А ты…»

Понятно, что после этой невстречи с Фостер я перестал ходить на пленэр на Пятую авеню и, вообще, забыл о женщинах. Теперь по ночам мне снился только Баку, город моей юности — все его улицы и улочки, по которым я, может быть, никогда даже и не ходил. Эти сны были настолько яркими и живыми, что я уже с вечера мечтал поскорее нырнуть в них из безнадеги и серости своего никчемного существования.

И вот после года такого воздержания…

Впрочем, не будем забегать вперед. Дважды в месяц, по пятницам, Роберт Кугел, раввин и директор самой модной в Нью-Йорке реформистской синагоги на Восточной стороне 72-й стрит, отдавал холл этой синагоги для творческих мероприятий нашего Культурного центра. Как я получил такую халяву, я, честно, уже не помню. Помню, что через пару месяцев по приезде в Нью-Йорк я на той же Пятой авеню встретил знаменитого Мишу Богина, который летом 1965-го за свой дипломный фильм «Двое» получил Золотой приз Московского Международного кинофестиваля, потом поставил пронзительную «Зосю», «О любви» и «Ищу человека», а затем эмигрировал, чтобы покорить Голливуд.

— Миша! — бросился я к нему, радостно распахнув объятия. — Как дела? Что ты делаешь?

— Я работаю лифтером, — грустно сказал он и пошел прочь, и у меня до сих пор стоит перед глазами эта картина — как по солнечной Пятой авеню от меня уходит гениальный режиссер и простой лифтер Михаил Богин.

Эта встреча настолько меня потрясла, что тем же вечером я написал для «Нового русского слова» статью «Блуждающие звезды», в которой предлагал всем эмигрантам творческих профессий создать в Нью-Йорке свое Товарищество, Клуб или Общество спасения. «Процесс превращения Михаила Барышникова, Мстислава Ростроповича, Галины Вишневской, Эрнста Неизвестного, Михаила Александровича, Беллы Давидович и других советских мегазвезд в звезд американских происходит так стремительно, что они, как говорится, не успевают сносить башмаков, — писал я. — И это замечательно, мы рады за них. Но в бурном потоке нынешней эмиграции и невозвращенства есть люди, чьи творческие профессии не позволяют им перелететь одним пируэтом со сцены Большого театра на сцену Метрополитен Опера. Их приземление в Новом Свете даже больнее и болезненнее, чем приземление тут инженеров, мясников и парикмахеров. И вот уже вчерашний знаменитый режиссер работает швейцаром, журналист — сторожем, актер водит такси, а кинооператор подметает офисы. Мне самому, признаюсь, первые месяцы было тут так страшно, как сорок лет назад в бакинском роддоме, когда из маминого тепла пришлось выходить на свет божий. Ведь все здесь непонятно, чуждо, враждебно, а ты просто голый, без мамы, без профессии и даже без той пуповины, которая связывает с миром, — без языка! Да, еще вчера ты был фигурой — врачом, адвокатом, журналистом, кинорежиссером! А тут? Тут фигура — владелец такси и хозяин парикмахерской. А кто я? Стыдно сказать — писатель, да еще бывший. Все смотрят на тебя, как на убогого, и говорят: забудь! Иди на курсы бухгалтеров, программистов, страховых агентов…

И тот, кто вынужден кормить семью, идет даже в швейцары.

Но это не повод уходить в депрессию! Давайте создадим свой клуб, свое товарищество, где сможем встречаться и помогать друг другу!..»

О чем думает журналист, когда пишет такие статьи?

Он думает, что массы, вдохновленные его призывом, сами реализуют его идею. Но буквально на следующий день после этой публикации ко мне на 189-ю улицу приехал совершенно незнакомый эстонец Морис Чурайс и сказал, что уже договорился с руководством профсоюзного Workman’s Circle (Рабочего Круга) — они дают нам зал для проведения собрания «блуждающих звезд», осталось только наметить дату и дать объявление в «Новом русском слове». Деваться было некуда, денег на объявление тоже не было, и я отправился к Андрею Седых, он же Яков Моисеевич Цвибак. Гурман парижского дна, прославившийся сенсационной в двадцатые годы книгой «Ночной Париж», ученик и друг Куприна и литературный секретарь Ивана Бунина, а теперь толстенький семидесятивосьмилетний старик с катарактой на правом глазе был хозяином «Нового русского слова», и у нас, новоприбывших московских и питерских литераторов, не было к нему никакого пиетета. Наоборот, «Бульвар» уже отнимал у него читателей, да и Сергей Довлатов сотоварищи уже замышляли издавать конкурирующую газету.