Шоколадный папа - Анна Йоргенсдоттер Страница 8

Андреа забирается в густые надежные заросли кустарника и сует два пальца в рот, потом просится в туалет в пиццерии, подправляет макияж, споласкивает рот.

Делает татуировку в виде змеи на плече — полосатая кобра, ядовитая. Андреа не такая уж робкая и покладистая, как многие, наверное, думают. Ей не больно, хотя Татуировщик все время говорит о том, как мало у нее подкожного жира, как жестко и что ей должно быть больно! Нет! Ей не больно! «В сравнении», — думает она. Со всем остальным.

Возвращение в бетонное здание: гордо, с пластырем поверх кобры. Надо ждать, пока заживет, смазывать кремом. Можно осторожно снять пластырь, чтобы показать Эйре: на нее это произведет впечатление. Но больше никому не показывать. Пока. Она не такая жалкая и трусливая, как они думают!

* * *

Комната Андреа находится рядом с закутком, где телефонный аппарат. Каждое утро спозаранку ее будит Телефонный Зануда. Ее будят кашель, хрип и проклятый писк телефона, когда он забывает вынуть свою чертову карточку. Он звонит не по одному разу. На работу, потом какой-то беспокойной жене или маме, детям, которые, кажется, живут не там, где жена или мама, и говорит он громко и спотыкаясь, долго подбирая слова. Андреа не хочет сердиться, но на часах пять, до завтрака еще два часа, и ей страшно лежать так долго в постели без сна, голодной, и Каспер же еще спит, правда?

Ей хочется постучать в его дверь. Хочется по нескольку раз в сутки. «Побудь со мной, Каспер, давай делать что-нибудь вместе: можно прогуляться у реки, можно смотреть на деревья, которые меняются день ото дня, если хорошенько присмотреться, а можно сходить в кино, когда нас обоих отпустят в город». Но она не решается спросить — нет, только не это. Андреа сердится на него, улыбается, не смеет; она ненавидит его, ненавидит себя. Но никак не может выпутаться, освободиться. Она не может избавиться от себя самой, не может отказаться от этих совместных завтраков.

За завтраком они рассказывают друг другу о снах. Темные утренние часы. Не видно ни детского сада, ни церкви. На часах семь, и она объедает по окружности свой бутерброд. Все ближе к середине, к концу. Каспер намазывает хлеб маслом; иногда бывают бутерброды с сыром, иногда с ветчиной. Андреа должна есть и масло, и сыр. Она объедает свой кусок цельнозернового хлеба по четырехугольному периметру, даже когда он сидит рядом. Так труднее, но Андреа справляется. Каспер много спрашивает о ее болезни, и ей это нравится. Нравятся его осторожные вопросы. О болезни она говорит охотно. Это знакомая тема. Это сама Андреа.

Минимум пятьдесят утренних встреч. Андреа скучает по нему, она называет это «побегом». Побег, напоминающий фантазии о еде. Пожалуй, более пятидесяти завтраков, более двухсот чашек кофе. Вместе! Один и тот же кофе. Один и тот же вид из окна. Один и тот же стол.

Один и тот же Каспер. Но разные, разные дни. Он рассказывает о своих снах, похожих на ее сны. Его жизнь похожа на ее жизнь. Похожа ли Андреа на Каспера? О как бы ей хотелось уметь находить нужные слова, не робеть! Не меньше пятидесяти пяти утренних встреч. Кофе остывает. Взгляд в чашку. Цвет — как у темноты за окном.

— Хочешь еще кофе? — спрашивает он, и ей всякий раз хочется еще кофе, и он приносит еще. Без молока и без сахара. И кофе им нравится одинаковый. Одинаково черный.

Каспер смотрит на нее, взгляд его бегает. Руки — на столе, рядом с ее руками. А что если взять их в свои, что тогда будет? Будут ли они сидеть, держась за руки? Они могли бы сидеть так, держась за руки, близко-близко. Андреа вздрагивает. Зачем ей это? Зачем это ему?

Они одновременно отпивают кофе, солнце понемногу встает.

— Было приятно жить с тобой по соседству.

— Что? То есть как? — Андреа едва не опрокидывает чашку.

— Меня переводят на другую сторону коридора. Я буду жить в одной комнате с Великаном. Надеюсь, ему нравится скрипка!

— Но почему?

— Не знаю. Не особо умное решение. Особенно если учесть, что мою комнату отдадут Крикунье.

— Нет! Только не Крикунье! — Однажды Андреа приснилось, что она лежит, привязанная к койке, в своей комнате и к ней приближается Крикунья — она все время кричит, и Андреа не может пошевелиться; она знает, что Крикунья убьет ее, и как только жуткое лицо Крикуньи, похожее на «Крик» Мунка, приближается к ней, Андреа начинает звать на помощь; она зовет все громче и громче, но не может выдавить из себя ни звука, как ни старается — ничего! Тишина! Крикунья наклоняется над ней и… конечно же, Андреа просыпается. Как всегда. Как только становится слишком страшно. Почему такое бывает только во сне?

— Я буду жаловаться, — говорит она. Звучит по-дурацки, словно шутка, и Каспер смеется. — Я правда не хочу… — продолжает она, лицо опять заливает эта проклятая краска. — Черт! Только не Крикунья! Как я буду спать?

— И я подозреваю, что Великан ужасно храпит.

Они оба смеются. Хотя внутри Андреа на самом деле кричит, под этим фальшивым смехом она кричит, как на картине Мунка. «Лучше бы он вообще уехал отсюда», — думает она. Лучше им вообще не видеться. Они сидят рядом, это странно, и если он переедет на другую сторону коридора, будет только хуже, потому что тогда они смогут лишь здороваться при встрече и больше ничего. Потому что тогда эта жутковатая близость будет перемежаться с такой же жутковатой отстраненностью.

Она идет в свою комнату, пишет на листочке о том, как это глупо, что и Касперу, и ей делают только хуже. Кладет листок в почтовый ящик для персонала. Ответа не следует.

Скрипичные концерты Каспера затихают. Взамен появляется Крикунья.

Андреа крадется в другой конец коридора. Теперь она слушает совсем украдкой. Еще дальше и еще ближе. Нечто несовместимое. Гормоны в ее теле словно вымерли. Менструация — признак того, что ты снова можешь влюбиться, хотеть секса. Ее передергивает. Это не то. Это скорбь. Она потеряет Каспера. «Ну и ладно», — думает она и меняет все свои мысли на большую коробку шоколадной нуги.

* * *

После трех месяцев лечения ее выписывают. Программа завершена. Проект под названием «Есть и быть счастливой» переносится в обычную жизнь. Скрипка Каспера вдали, в конце коридора. Как только они перестали быть соседями, между ними появилась новая отчужденность.

«Мы еще увидимся?» Эту записку она переписывает несколько раз. В конце концов пишет просто: «Было бы здорово, если бы мы продолжали общаться, позвони мне, буду рада!» «Буду рада» — засомневалась, зачеркнула, взяла новый листок, написала то же самое — может быть, так годится? Привычные сомнения роятся внутри: не прячется ли Каспер от нее? Потная ладонь сжимает листок в кармане. И вдруг они сталкиваются — вот он, стоит перед ней! Близко, слишком близко, оба делают шаг назад.

— Ну что ж, пора. — Он кусает ноготь, смотрит в пол, в сторону.

— Да, пора. Страшновато.

— Понимаю. А я здесь, наверное, останусь навсегда.

— Биргитта не позволит.