Таинственный пасьянс - Юстейн Гордер Страница 8

Я был ещё молод и искал общения с жителями селения. А потому частенько посещал старинный постоялый двор "Красавчик Вальдемар".

Думаю, жители Дорфа ценили меня. Конечно, они понимали, что я бывший немецкий солдат, но никто не задавал мне вопросов о моём прошлом.

Однажды вечером там заговорили об Альберте, который так хорошо отнёсся ко мне.

— У него не все дома, — сказал крестьянин по имени Фриц Андрé.

— Предыдущий пекарь тоже был слегка тронутый, — подхватил старый торговец Хайнрих Альбрехтс.

Когда я вмешался в разговор и спросил, что они имеют в виду, они сперва отвечали уклончиво. Я выпил уже не один графинчик вина, и щёки у меня пылали.

— Или отвечайте на мой вопрос, или извинитесь за свои злобные выдумки о человеке, пекущем хлеб, который вы едите! — заявил я.

Больше в тот вечер об Альберте не было сказано ни слова. Но через пару недель Фриц снова о нём заговорил.

— А ты не знаешь, откуда он берёт своих золотых рыбок? — спросил он у меня.

Я уже заметил, что жители Дорфа проявляют ко мне повышенный интерес потому, что я живу у старого пекаря.

— Я не знал, что рыбка не одна, — сказал я, и это была истинная правда. — А её он купил в зоомагазине, кажется, в Цюрихе.

Крестьянин и торговец засмеялись.

— У него их много, — сказал крестьянин. — Однажды мой отец шёл с работы и увидел, как Альберт прогуливает своих рыбок. Он выставил их на солнце, и их было не так уж мало. Так и знай, ты, ученик пекаря!

— К тому же он никогда никуда не выезжал из Дорфа, — подхватил торговец. — Мы с ним одногодки, и я знаю, что он ни разу не выезжал из Дорфа.

— Некоторые считают его колдуном, — прошептал крестьянин. — Они утверждают, что он не только печёт хлеб и сдобу, но и сам делает своих рыбок. Одно точно: они не из Вальдемарского озера.

Вскоре я уже спрашивал себя, не скрывает ли Альберт и вправду какую-то тайну. Мне в голову запали несколько сказанных им фраз. "Ты пришёл домой, сынок. Я знал, что в один прекрасный день ты постучишь в мою дверь. Чтобы получить сокровище".

Мне не хотелось обижать старого пекаря, передавая ему сельские сплетни. Если у него и впрямь была тайна, я не сомневался, что он откроет её мне, когда придёт время.

♠ Я долго считал, что люди судачат о старом пекаре только потому, что он живёт особняком на склоне чуть выше селения. Но что-то в самом старом доме тоже не давало мне покоя.

Когда я вошёл в дом пекаря, я сразу попал в большую комнату с открытым очагом и отгороженной в углу кухонькой. В комнате были две двери, одна вела в спальню Альберта, другая — в комнатушку, которую занял я. Потолок был низкий, но, разглядев дом снаружи, я понял, что в нём должен быть большой чердак. К тому же с гребня холма за домом я увидел маленькое окошко, сделанное в крыше.

Странно, что Альберт никогда не говорил мне об этом чердаке. Да и сам никогда не поднимался туда. Так что не удивительно, что каждый раз, когда мои приятели заговаривали об Альберте, я вспоминал о чердаке.

Однажды, поздно вернувшись из Дорфа, я услыхал, что старик ходит по чердаку. Я так удивился — и даже немного испугался, — что тут же отправился к колонке за водой. Я не спешил, а когда вернулся, Альберт сидел в качалке и курил трубку.

— Что-то ты поздно сегодня, — сказал он, но я чувствовал, что думает он о чём-то другом.

— Ты был на чердаке? — спросил я. Сам не понимаю, как я осмелился задать ему этот вопрос, он сам слетел у меня с языка.

Альберт вздрогнул. А потом посмотрел на меня с тем же добрым выражением, с каким встретил меня несколько месяцев тому назад, когда я упал от истощения на крыльце его дома.

— Устал, Людвиг? — спросил он меня.

Я помотал головой. Был субботний вечер. На другой день мы могли спать, пока солнце нас не разбудит.

Он встал и подбросил а огонь несколько поленьев.

— Тогда мы с тобой пока не будем ложиться, — сказал он.

Я чуть не заснул над лупой и книжкой-коврижкой. Мне было уже ясно, что я читаю о необычном приключении, но мне не пришло в голову, что это приключение имеет ко мне самое непосредственное отношение. Я оторвал кусочек от пакета, в котором лежали коврижки, и использовал его как закладку.

Подобную книжку я видал в книжном магазине Даниельсена на площади в Арендале. Там в ящике лежала маленькая книжка сказок. От моей она отличалась тем, что в ней были такие большие буквы, что на каждой странице умещалось не больше пятнадцати или двадцати слов. Тут уж и речи не могло быть ни о каком настоящем приключении.

Был уже второй час ночи. Я положил лупу в один карман штанов, книжку — в другой и рухнул на кровать.

Папашка разбудил меня рано утром. Сказал, что надо спешить и ехать дальше. Если мы не поторопимся, мы попадём в Афины как раз тогда, когда надо будет уже возвращаться домой. Он немного рассердился, что я рассыпал по полу столько хлебных крошек.

Это крошки от коврижки, подумал я. Значит, книжка-коврижка мне не приснилась. Я быстро надел штаны и ощупал оба кармана. А папашке сказал, что ночью мне так захотелось есть, что я съел последнюю коврижку. Сказал, что не хотел зажигать свет и потому так накрошил на пол.

Мы быстренько собрали свои пожитки, отнесли их в машину и побежали в столовую завтракать. Я заглянул в пустой ресторан. Когда-то Людвиг пил там вино со своими друзьями.

После завтрака мы простились с "Красавчиком Вальдемаром" и сели в машину. Когда мы выехали на Вальдемарштрассе, папашка показал на пекарню и спросил, там ли мне дали коврижки. Я не успел ответить, как на порог вышел седой пекарь и махнул нам рукой. Не только мне, но и папашке. И папашка тоже помахал ему в ответ.

Вскоре мы были уже на шоссе. Я вынул из кармана лупу и книжку-коврижку и начал читать. Раза два папашка спросил, чем я занимаюсь. Сначала я ответил, что смотрю в лупу, нет ли у нас вшей на заднем сиденье. А в другой раз ответил, что думаю о маме.

♠ Альберт устроился в качалке. Но сперва он достал табак из старой коробки, набил трубку и раскурил её.

— Я родился здесь, в Дорфе, в тысяча восемьсот восемьдесят первом году, — начал он. — Я был младший, всего нас было пятеро братьев и сестёр. Именно поэтому я был особенно привязан к матери. В Дорфе принято, что мальчики остаются с матерью до семи или восьми лет, а с восьми уже ходят с отцом на работу — в лес или на поле.

Я помню все долгие светлые дни, что провёл дома на кухне, не отходя от материнской юбки. Семья собиралась вместе только по воскресеньям. Тогда мы совершали продолжительные прогулки, подолгу сидели за обедом и по вечерам играли в лото.