Сладость губ твоих нежных - Илья Масодов Страница 8

— Сон — это затмение человеческого сердца, — говорит она Кате. — Когда воля затихает, может наступить страх. Потому зверь боится в природе всего, даже когда встречает слабого, тоже сперва боится. А человек победил зверей, хотя они были сильнее и опаснее его, и не потому, что взял в руки камень, а потому что у него произошла воля. Она горит в человеке, как огонь и не позволяет ему бояться, вместо того, чтобы работать и бороться. Так и Советская власть победила в Гражданской войне против несчётного множества врагов, потому что у неё есть своя воля: Партия Большевиков, учение Ленина. Для такого человека, как Ленин, не существует страшных снов. Он ещё в детстве победил страх одним сознанием, он понял, что сон — это иллюзия идеализма и заблуждение тёмного прошлого, как, например, религия. Наука теперь узнала, что никакого Бога не существует, а раньше все люди боялись Бога и из-за всяких суеверий умирали раньше, ведь незачем им было бороться за свою жизнь и за будущее, если всё определяет Бог. Такое положение было выгодно эксплуататорам и священники были их прислужниками. Ленин понял всё это и не стал ходить в церковь, а по ночам спал спокойно, чтобы отдохнуть и новым днём думать дальше о законах мировой революции. Ты не спишь?

— Нет, — отвечает Катя. — А тебе тяжело было под товарищем Ломовым лежать, он ведь большой и тяжёлый?

— Тяжело, — соглашается Саша. — Но его жалко, у него всю семью белогвардейцы перебили, он несчастный человек. Его несчастье — настоящее, а твой страх — нет.

— Я ведь знаю, что она ненастоящая, а страшно всё равно.

— А ты подумай, пойми, чего ты именно боишься. Твой сон — это как кукольный театр, который ты показываешь сама себе. Он очень похож на жизнь, но это иллюзия, неправда, это просто игра. И если ты захочешь, она будет такой, как тебе нравится. Это зависит только от тебя.

— Я не хочу, я правда не хочу, чтобы было страшно.

— А что ты хочешь? Не хотеть мало, нужно чего-нибудь захотеть.

— Я хочу домой, — шёпотом говорит Катя, и из глаз её сразу начинают течь слёзы. — К маме.

Рыдание прерывает Катины слова. Она не может больше ничего говорить, а может только плакать, и она плачет, утыкаясь лицом в голое горячее плечо Саши, и смывает с него слезами пот. Саша не пытается её утешить, она молчит и не верит, что у неё тоже наворачиваются слёзы. Катя плачет сильно, навзрыд, потом долго ещё продолжает всхлипывать и шмыгать носом, вытирая руками глаза. То, что существует вокруг неё на самом деле, — жаркая живая Саша, душная комната, не ведущая больше никуда, закрытая от всего неба, спящие в соседних помещениях дети, ночная тишина, вздымающаяся на рябящихся множественным дыханием волнах человеческой жизни во сне, — это всё обступает Катю, так плотно, что не остаётся ни единой щели для страха, совсем ничего ненастоящего, снова становится спокойно, и она может теперь жить дальше. Катя засыпает и не видит больше никаких снов.

Через шесть дней Никанор Филиппович повесился. Он опаздывает на урок, и несколько девочек отправляются узнать, не заболел ли учитель. Среди них и Катя с Верой, но первой в комнату входит отличница Лиза Перекличко, потому что она самая смелая из всех, и потому что Никанор Филиппович её больше всех любит. Но её смелости не хватает: сначала Лиза громко кричит, а потом падает в обморок. Катя видит за дверью висящего на стене старика, он в пижаме и глядит на комод, а на комоде тикают деревянные часы. Язык торчит у него изо рта, штанины пижамы желтеют от мочи, которая разлита лужицей под босыми ступнями, вытянутыми к полу. Волосы Никанора Филипповича растрёпаны, его тапки валяются посередине комнаты, а в углу рядом с ним лежит перевёрнутый стул, с которого Никанор Филиппович совершил свой последний прыжок. Старик висит неудобно, как-то скривившись, наверное, ему больно, давит петля, но он продолжает висеть, и от этой терпеливости Катю начинает тошнить.

Потом приходят товарищ Ломов и Саша, они снимают Никанора Филипповича со стены и кладут на кровать.

— Чего собрались, ступайте в класс! — говорит Саша стоящим у порога детям. — Тоже хорош, хоть бы дверь запер, сволочь, интеллигенция царская. Всё равно все вымрут, а детей пугать было незачем.

И тогда товарищ Ломов поворачивается и бьёт Сашу кулаком в зубы, наотмашь, так сильно, что она ойкает и, дёрнувшись головой в сторону, заваливается набок, быстро пятится, опираясь руками на что попало, и всё же падает, грохается задом об пол, и так сидит, держась рукой за разбитый рот. А товарищ Ломов рыгает и так смотрит на детей, что они шарахаются назад, как от дикого зверя.

— Пошли все вон! — орёт на них Ломов. — Вон, сукины дети! — Он кидается к двери, с размаху захлопывает её и изнутри бьёт дверь ногой, раз, второй, третий, потом, через несколько мгновений, ещё и четвёртый. Дверь трещит, хрустят выдираемые из косяка петли. — Сукины дети, ебёна мать! — ревёт он, в неистовстве топая ногами. — Ебёна мать!

— Заткнись! — кричит на него Саша и сразу начинает визжать.

— Ты ещё, сука! Ты ещё, блядская тварь! — вопит Ломов. Визг Саши становится громче, слышен повторный удар её тела в пол, и потом частые удары сапог в человеческое тело. Саша захлёбывается кричать.

— Не бей, хватит, не надо! — плачущим голосом просит она за дверью.

Катя, прижавшись в коридоре вместе с Верой к стене, слышит всё, что происходит в комнате, другие дети тоже толпятся во мраке, кто-то плачет.

— На фронте ты, дрянь, не бывала? — оглушительно орёт Ломов. — Не бывала? Где твоя смелость, комсомолка? Где смелость, сука? Сука! Сука!

— Волосы отпусти! — кричит Саша. Крик её переходит в долгий стон и визгливое мычание резаной коровы.

— Я за вас кровь проливал, гады! — не унимается Ломов, охрипший от своего рёва. — Под пулемётным огнём! Блядь! Под пулемётным огнём!

— Ну хватит, хватит! — визжит Саша.

— Да я тебя убью, говно! Вы все, блядь, говно!

— Ногами не надо, — прерываясь от слёз стонет Саша. — Больно!

— За говно, за блядское говно, за пизду твою кровь проливал! Человек удавился, пизда, а ты живёшь! Ни хрена вам не останется, ни хрена, одни жить будете, на мёртвой земле! Будете землю обсырать!

— Ааа! — вопит Саша. — Волосы отпусти!

— На тебе, гадина! — раздаётся сильный глухой удар, за ним другой. — На тебе, свинья, на! Не обосрёшь землю, могилу Машину не обосрёшь!

Саша перестаёт кричать, и глухие удары прекращаются.

— Что, — говорит Ломов в наступившей тишине. — Задумалась наконец? Вот и думай. Камень крепче головы. Увидела камень? Я тебе показывал. Вот теперь и думай.

Из комнаты слышится тихая возня, а потом начинается редкий чавкающий звук, слышный даже в коридоре, и многие мальчишки и девчонки в коридоре понимают, что товарищ Ломов делает с Сашей, положив её животом на кровать, прямо на ноги мёртвого старика, товарищ Ломов сипит, рявкает и иногда хрипло ругается коротким матом, а Саша молчит, скоро становятся слышны удары о кровать, визгливый скрип пружин, а потом прекращается и это. Дверь тихо приоткрывается и Ломов хрипло говорит расползающимся в сумрак детям: