Там, где нас есть - Борис Мещеряков Страница 8

Почему-то мне нравятся только такие. И если вкус мой небезупречен, то пускай он таким и остается. А если я слеп, то желаю и дальше пребывать в заблуждении по поводу людей, кои вызывают во мне светлые чувства.

Не перестаю удивляться, что я с ними со всеми так удачно столкнулся.

Что мне всегда нравилось, так это плотные бородатые мужики, занятые делом. И, соответственно, разговорами «по делу», полными глубинного смысла, точными формулировками и живым юмором. В плотных бородатых мужиках меня всегда привлекала их незлобивость, готовность к конкретным действиям и способность к отвлеченным рассуждениям.

Мне всегда нравились развлечения плотных бородатых мужиков. Питье пива большими кружками и водки маленькими рюмками, неспешное, под гитарку, катание на горных лыжах, альпинизм и рыбалка. Мне нравилась их осведомленность в предметах, не имеющих прямого отношения к удовлетворению простых жизненных потребностей, а как бы посторонних общему течению жизни. В экзотических напитках и языках, в подпольной и полуподпольной литературе, в холодном и огнестрельном оружии, в нетрадиционных верованиях и древней истории. Мне нравились подруги плотных бородатых мужиков, красивые, загадочные, с лучистыми глазами, смелые и умные.

Вся жизнь плотных бородатых мужиков указывает на то, что есть еще какой-то способ существования, помимо стояния в очередях, обсуждения результатов футбольных матчей, заначивания десяток из зарплаты или халтуры, мелких дрязг на работе и постоянных ссор в семье.

Они мне нравились и нравятся сейчас за то, что к ним не прилипает грязь, за то, что они всё умеют или могут быстро научиться, за их бережное отношение к консервативным ценностям, вроде любви и дружбы, за то, что они не врут и не притворяются, за то, что с ними просто, надежно и комфортно, за то, что они остаются неизменными, ну почти неизменными, на протяжении долгих лет, за то, что их мелкие заморочки входят в легенды и анекдоты.

А еще я льщу себя надеждой, нет, уверенностью, что я теперь один из них, и мой возраст уже не позволяет опасаться существенных перемен облика и мировоззрения.

1. Я родился недоношенным, все боялись, что я могу умереть.

2. В детском саду я как-то спер у нескольких детей из шкафчиков всякие притащенные ими игрушки, потому что завидовал. Мать отодрала меня бельевой веревкой и велела назавтра принести и отдать безутешным законным владельцам так, чтоб все видели. Хотя могла раздать упертое потихоньку, она в том же садике работала воспитательницей. С тех пор я не ворую, потому что это стыдно, и не завидую, не знаю почему.

3. Я научился читать в четыре года, по газете «Труд», название которой вдруг сложилось из по отдельности знакомых знаков. С тех пор читаю довольно много и беспорядочно, «Милый друг» я одолел лет в двенадцать, а «Три мушкетера» — лет в четырнадцать, и они мне не понравились. У меня довольно причудливые и даже эклектические литературные вкусы, и я не смог бы их четко изложить.

4. Я с десяти лет без родителей, и поэтому очень ценю знаки внимания, обращенные лично ко мне. Хотя и смущаюсь, когда их случается много. За столько лет они не стали обычней. Возможно, в этом проявляется моя ущербность.

5. Я научился играть на гитаре в тринадцать лет. Гитару мне подарил дед, все остальные мои родственники полагали это блажью. До сих пор я что-то бренчу, хотя мировой известности не снискал. Видимо, блажью это и оказалось.

6. Я закончил музыкальную школу. Поступил в нее сам, и это удержало меня в ней до окончания. Сначала дед говорил: бросай, если надоело, но ты ж сам туда пошел. А потом дед умер, и я учился там из упрямства. Я довольно ответственно, даже с некоторой маниакальностью не бросаю то, во что сам ввязался. До сих пор. Хотя пора б и поумнеть.

7. Я не пошел учиться на филфак университета, куда стремился всей душой, потому что мои ближайшие родственники поголовно были против, это противоречило б семейной традиции. Я пошел в Техноложку, которую бросил через в общей сложности три курса с перерывом на службу в армии. Поэтому я осторожно даю советы, как направить чью-нибудь жизнь, и никогда на них не настаиваю. И сам их мало спрашиваю, а неспрошенных почти совсем не слушаю, поскольку опять могу оказаться в Техноложке вместо филфака. Из самых лучших побуждений советующих.

8. Я женился в 23 года. Примерно за полгода до этого мы расстались навсегда. Я до сих пор женат, у нас двое деток, и я прихожу в ужас, когда думаю, что мог бы выдержать характер, и ничего этого не было б. Поэтому я ни в чем не зарекаюсь, не верю ни в какую окончательность и избегаю употребления слов «навсегда» и «никогда». И опасаюсь людей, которые часто употребляют такие бесповоротные слова.

9. Я спокойно отношусь ко всему, что, по моему мнению, является излишествами. То есть тем, что выше уровня хлеба. Оно все мне может очень нравиться, но сверхценность предметов и идей мне кажется спорной. Я вообще не особенно много в чем уверен, и моя уверенность распространяется исключительно на меня и нескольких близких мне людей. Другие вполне могут полагать, что для них главное империя, история, размер камня в колечке, это их дело. Мой мир скуден. Живые люди мне главней всего.

10. Мне сорок семь. Помня отца, я знаю, что это довольно много, и я рад, что я жив.

11. Деньги — не главное.

Старший по возрасту из моих дедов — отец моей матери, Моисей Пейсахович Хитеров, погиб в июле 1941 года.

Это практически все, что известно мне о нем наверняка и задокументировано, остальное сложено из обрывков воспоминаний матери и бабки.

В извещении было написано «пропал без вести». И понимай это как хочешь. Потом, уже будучи довольно взрослым, я узнал — это означает, что его солдатский медальон не нашелся там, где ему пришлось сложить голову. Бабка моя даже приблизительно не знала и никогда не узнала, в каких местах это случилось, да и было ей не до того. Война стремительно приближалась к Брянской области, где они тогда жили в городе Клинцы, и надо было спасаться самой и спасать мою мать Полину тридцать пятого года рождения и ее сестру Софу трех месяцев тогда от роду. Дед по-русски говорил с акцентом, родными языками его были болгарский и ладино, идишу он научился, когда его семья, руководствуясь неведомыми мне соображениями, перебралась из окрестностей города Велико Тырново на Украину, в Житомирскую область, в местечко Трояново.

Семья была большая и, конечно, небогатая, как и все семьи многодетных еврейских мастеровых в то время, перед русской революцией. Дед был третьим не то четвертым сыном в семье, учился в хедере и был красивым и умным мальчиком. Все его любили, вспоминала бабка, не много помнившая подробностей о семье мужа. Рассказать подробней мне было некому, вся дедова большая семья, кроме одного из братьев, еще в Гражданскую подавшегося за счастьем в Америку, погибла. Я не знаю, как именно уничтожили евреев именно в Трояново, и подробностями не интересуюсь из постыдного опасения добавить боли и горя к уже известному мне.