Пока мы рядом - Ольга Литаврина Страница 8

Мы с Венькой опасались за Стаса и не могли принять его грубоватых новых «корешей», слишком «моднявого» прикида, вранья и шальных денег, полученных якобы «за соревнования». Антонина Петровна была во всем согласна с нашим отношением ко всему этому, но сын с некоторых пор, видимо, и с ней привык обращаться, как с нами, – небрежно и свысока, держа невидимую, но четкую дистанцию.

И все же Стас почему-то нуждался в нас. Может быть, уже тогда, в отличие от нас, он понимал, что это братство будет единственной ценностью в нашей жизни и его стоит беречь. Он звал нас на соревнования, в которых принимал участие, писал со сборов смешные мушкетерские письма. А когда начал выезжать за границу, привозил всякие подарки и сувениры.

И только тогда, в июне, когда Стас с Майкой пришли в нашу девятнадцатую на выпускной, и я, и Ерохин без слов поняли, кого выбрала наша Златовласка.

Этим летом мне впервые пришла в голову мысль, что любую муку человек вправе прервать добровольным уходом. Я помню, как четко стояли у меня перед глазами дрожащие буквы на листке бумаги: стихи, переписанные моим отцом: «Но молчи: несравненное право – самому выбирать свою смерть…» Я, помню, продумал и способ ухода – уехать из Москвы и замерзнуть в большом красковско-томилинском парке, заснуть в снегу, баюкая себя мыслями о лице с золотисто-зелеными глазами… Но было долгое лето, потом осень. Я незаметно включился в круговорот всяческих комиссий и экзаменов, не добрал полбалла на журфак и тут же определился на филфак. Все это я делал почти механически, в угоду матери, которая давно распланировала мое будущее. Чтобы не зависеть от нее, я выбрал заочное отделение. Пришлось устраиваться на работу, и вся эта круговерть помогала мне скоротать время до зимы, а зимой я встретил свою первую женщину, уехал от матери, стал таким же взрослым, как Стас, и всерьез вознамерился забыть Майку…

Самым страшным для меня и, думаю, для Веньки празднеством стала свадьба Стаса и Майки…

А вот и они – свадебные фотографии. Вот пьяные в дымину, через силу улыбающиеся в объектив я и Вэн. Вот сосредоточенный Стас и почему-то грустная Майка, в белом платье, такая… Такая, что мы боялись даже смотреть на нее.

Такая, что стоило мне опять увидеть фотографии, и невыносимая душевная боль разогнала хмель, сбила меня с ног и погребла под собою. Я знал по опыту – от этого нет спасения, нет сна и нет никакого иного дурмана, чтобы остаться в рассудке. В первый раз, когда я скатился в нее, как в снежную лавину, это закончилось койкой в ЛТП (нынешней наркологии), белой горячкой и полной потерей личности – я избавился от тоски вместе с самим собой. Долгое «собирание» себя по кусочкам запомнилось мне на всю жизнь.

Я смотрел, как за окном серело утро, и не находил средства от тоски.

Звонок мобильника буквально спас меня – голос Бесс был именно то, что было мне сейчас нужно.

– Слушаю?! – бешено заорал я в трубку.

– Привет, Сотник! – низкий хрипловатый «приблатненный» басок меньше всего походил на колокольчик доверившейся мне беззащитной девчушки. – Думаю, ты уже понял, что Бесси у нас. Условия ее передачи тебе предстоит уточнить у твоего кореша Стаса. И поторапливайся, пока она цела. Обращаться в ментовку бесполезно, а ей это будет стоить отрезанного ушка. Ты ведь не захочешь подвергать бедняжку таким испытаниям? Где нас найти, Стас сообщит тебе сам. Срок тебе – чем быстрее, тем лучше. Поторапливайся…

– Кирилл Андреич! – услышал я в трубке по-настоящему растерянный голос Бесс. Она хотела добавить еще что-то, но голос прервался, как будто ей зажали рот, и тут же связь прервалась. Я еще пытался кричать в трубку, что на все согласен и прошу только помочь мне найти Стаса, но, поняв, что меня уже никто не слушает, чуть не разбил мобильник об пол. И вспомнил тот дорогой бело-черный аппарат, грубо раздавленный каблуком…

Это на меня подействовало. Я вернулся в действительность и сразу приступил к действиям.

Как раз на сегодня я уже наметил встречу с моей матерью. Многолетняя, хотя и не близкая, подружка Антонины Петровны Стасовой, она вполне могла помочь мне в поисках.

Тоненькая английская девочка с Майкиным лицом находилась в опасности, и это действовало на меня лучше всякого допинга. Есть мне не хотелось, в рот, кроме крепкого чая, ничего не лезло. Я привел себя в порядок, позвонил матери, что приеду, и помчался на родственную встречу.

Пока я нахожусь в дороге, еще немного предыстории…

У нас с матерью – одинаковые отчества. Кирилл Андреевич и Полина Андреевна. Собственно, в этом и заключается почти единственное сходство между нами. Все остальное в матери всегда было для меня непонятным и чуждым, как в песне беспризорников: «Родила меня не мать, а чужая тетка!»

Мать, видимо, переносила на меня свои чувства к моему отцу: любви, если она и была вначале, я не застал, зато мне достались постоянное осуждение и некое враждебное любопытство: что еще я могу выкинуть по наущению отцовских неуправляемых генов и откуда воспоследуют новые неприятности?

Такой я запомнил ее в нашей огромной квартире в сталинском доме, где на моей памяти уже не было отца. Одну комнату в ней занимала мать, другую – так же единолично – дед, бывший референт Кагановича; третья, большая гостиная, – служила местом сборищ знакомых матери, «людей нашего круга», детей членов правительства. Полянских, Лукьяновых и других… А еще одну, самую маленькую и неудобную, занимали мы на пару с бабкой, редким человеком в моем семействе, воспринимавшим меня как равноправного члена семьи, а не разболтанного приблудного приживала. Еще я запомнил детские страшные сны в этой комнате и постоянную гнетущую атмосферу огромной холодной квартиры, словно впитавшей тревогу и страх ее бывших хозяев. Кто знает, как пришлось им оставить свое жилище? Запомнился мне лифт, так называемый «черный», поднимавшийся прямо в кухню, в отличие от «белого», обычного лифта в подъезде, длинные коридоры со множеством встроенных шкафов и шкафчиков и просторная ванная, где иной раз утром обнаруживался объект постоянной травли – крупный кожистый черный таракан размером с жука-носорога. Только в южных странах встречал я впоследствии нечто подобное.

Семейное гнездо давило на меня своими размерами, пустотой и негостеприимством. Даже с лучшими друзьями – Майкой, Вэном и Стасом – мы предпочитали собираться или в сумрачном голом дворе возле нашего тринадцатого подъезда, или – еще лучше! – в скверике напротив Дома на набережной. Репинский сквер – там, на высоком пьедестале, красовался памятник Репину с холстом и кистью, задумчиво глядящему на наш тот самый зимний переход на спор через Москва-реку по льду. Как только мы со Стасом тогда не провалились!

А когда я уже учился на заочном и параллельно подрабатывал в Центральной государственной библиотеке (тогда – имени Ленина), произошло событие, которому я обязан окончательным разрывом с «отчим домом».

В особый читальный зал с редкостными оригинальными изданиями – радостью и мечтой библиофилов – я устроился не столько для студенческого прокорма – мы отлично питались стараниями бабки, замечательной хозяйки и кулинарки, – сколько для свободного доступа к чтению всяческих раритетов. Почти половину рабочего дня я проводил между книжными стеллажами, за стоящим там крошечным рабочим столиком, неотрывно вчитываясь в своего любимого Гумилева, совершенно неизвестного мне Есенина и труднодоступных тогда зарубежных писателей – Апдайка, Сэлинджера, Пристли и Фолкнера. Вторую, никчемную на мой взгляд, половину дня я сидел в читальном зале и носился по заявкам читателей с тяжеленными подборками книг.