Агнес - Петер Штамм Страница 8

— А ты?

— К этому привыкаешь. Я много читала. И я хорошо училась.

— Так что мне, все это выкинуть?

— Да, пожалуйста. Разве так уж необходимо писать о моем детстве? Это ведь только история. Разве я не могу просто появиться в библиотеке, такой, как я есть? Такой, какая я сейчас?

— Хорошо, — согласился я, — ты будешь заново рождена из моей головы, как Афина из головы Зевса, мудрой, прекрасной и недоступной.

— Я не хочу быть недоступной, — возразила Агнес и поцеловала меня.

В следующие недели я забросил свои железнодорожные вагоны. Теперь я писал историю Агнес, писал, как все было, а когда мы встречались, я читай ей новые главы.

Я был удивлен, как много мы с Агнес пережили вместе и как по-разному все это отразилось в нашей памяти. Часто мы не могли договориться, как именно происходило что-нибудь, и, хотя мне чаще всего удавалось настоять на своей версии события, я не всегда был уверен, что Агнес не права.

Например, мы долгое время не могли прийти к согласию по поводу того, в каком ресторане мы впервые побывали вместе. Агнес утверждала, что это был индийский ресторан, я же настаивал, что мы были в китайском ресторане напротив. Мне казалось даже, будто я помню, что я там ел. Наконец Агнес вспомнила, что записала место и время свидания в свой ежедневник, и эта запись доказала: я был не прав.

Кое-что из описанного мной подробно было для нее несущественно. Другие же вещи, для нее важные, в историю не попадали вовсе или только упоминались, вроде мертвой женщины, найденной нами в тот вечер у ресторана. Я рассказал о самом случае, но не о том, как, например, мы потом узнали, что же с ней случилось, и даже были на ее похоронах. Агнес отнеслась к ней с большим участием и несколько раз писала ее родственникам.

Герберта я в истории не упоминал, и Агнес полагала, что я ревную, было похоже, что это доставляло ей удовольствие. Те несколько раз, когда мы о нем заговаривали, она уходила от моих вопросов или отвечала очень неопределенно. О своем детстве она говорить не любила, только изредка рассказывала — когда была в хорошем настроении — тот или иной эпизод, обрывая рассказ так же неожиданно, как и начиная его. Мой текст был уже достаточно длинным, когда я в конце августа наконец нагнал настоящее. Долго стояла дождливая погода, и вот в начале сентября над озером поднялся холодный, зато сухой ветер, пришедший с севера, и разогнал облака. Мы решили провести день на природе. Агнес пошла домой, чтобы переодеться, а когда вернулась, то позвонила мне снизу из вестибюля, чтобы не терять времени. Она ждала, сидя в одном из черных кожаных кресел, и вид у нее был до странности чужой. На ней были синие бриджи, белая футболка и тяжелые ботинки, по-видимому совсем новые.

— Мы собрались в парк, а не в горы, — удивился я.

— Это лес, а не парк, — возразила Агнес, — и мы, кажется, собирались как следует побродить.

— Ну да, — ответил я и, когда Агнес скептически глянула на мои полуботинки, добавил: — Я могу часами ходить в этих ботинках.

В парке было много каналов и озер, так что мы то и дело присаживались у воды и беседовали. Я сказал Агнес, что она выглядит сегодня иначе, чем обычно, и она ответила, что подстригла свою челку. Потом мне пришлось держать ее, пока она наклонялась над водой маленького озера, чтобы посмотреть на свое отражение в воде.

— Разве плохо? — спросила она.

— Я не думаю, что дело в этом.

Мы взяли с собой одеяло и бутерброды, ближе к вечеру мы улеглись на солнце на маленькой полянке. После того как мы поели, Агнес заснула, но я не был усталым и сел, чтобы покурить. Лучи пробивались сквозь листву и покрывали световыми пятнами тело спящей Агнес. Я смотрел на нее и не узнавал. Ее лицо было для меня словно незнакомый пейзаж. Закрытые глаза стали двумя холмами в неглубоких кратерах глазных впадин, нос — изящным горным хребтом, равномерно подымающимся вверх, чтобы расшириться и оборваться у рта. Я впервые заметил мягкие ямки по бокам глаз, округлость подбородка и щек. Все ее лицо казалось мне чужим, жутковатым, но гораздо реальнее, чем прежде. Хотя я не касался Агнес, у меня было пугающее и в то же время опьяняюще прекрасное чувство, будто я охватываю ее, как вторая кожа, будто все ее тело разом прильнуло ко мне.

Я не двигался. Последние солнечные лучи исчезли с лужайки, и стало прохладнее. Рот Агнес непроизвольно скривился, по ее лбу пробежали морщины. И тогда она проснулась. Я лег рядом с ней и прижал ее к себе.

— Ты что? — спросила она и удивленно посмотрела мне в глаза.

Я уходил от ее взгляда, но не отпускал ее, прижимался к ней еще крепче и целовал ее шею и лицо. Она заулыбалась.

— У меня было странное чувство, — сказал я, — будто я совсем близок к тебе.

— И сейчас тоже? — спросила она.

Я не ответил, и Агнес тоже не говорила ничего, только крепко прижималась ко мне, словно боялась, что я снова удалюсь от нее. Потом я сказал ей, что люблю ее, но этого было мало, а раз я не знал, какими еще словами описать свое чувство, я снова замолк, и весь вечер мы почти не разговаривали.

Моя любовь к Агнес изменилась, она была иной, не похожей на все, что я испытывал прежде. Я ощущал почти телесную зависимость, если ее не было рядом, у меня было унизительное чувство, будто я — только половинка настоящего человека. Во время прежних романов я всегда настаивал на том, чтобы у меня было достаточно времени для себя самого, а сейчас я не мог насытиться встречами с Агнес. После нашей прогулки в парке я все думал о ней и действительно успокаивался, лишь когда она приходила и я мог смотреть на нее, прикасаться к ней. Но когда она была у меня, я словно пьянел, и все окружавшее меня, — воздух, свет, казалось мучительно ясным и близким, даже течение времени становилось ощутимым. Впервые в жизни у меня было чувство, что в меня проникает нечто из внешнего мира, нечто чужое, непонятное.

Я начал наблюдать за Агнес и только тогда сообразил, как мало я ее знал. Я заметил маленькие ритуалы, которые она соблюдала вроде бы бессознательно. Если мы шли куда-нибудь поесть и официант или официантка накрывали стол, Агнес всякий раз поправляла прибор. Когда приносили еду, она немного приподнимала тарелку указательными пальцами, мгновение держала ее на весу, словно пытаясь обнаружить ее центр тяжести, и снова ставила на стол.

Она никогда не прикасалась к чужим людям и избегала их прикосновений. Зато предметы она трогала постоянно. Проводила рукой по мебели и стенам домов, мимо которых проходила. Небольшие предметы она порой прямо-таки ощупывала, будто была слепая. Иногда она нюхала их, но, когда я говорил ей об этом, она словно не помнила сделанного.

Когда она читала, то так сильно погружалась в чтение, что не отвечала, если я заговаривал с ней. И по ее лицу пробегали всполохи чувств, отражения прочитанного. Она улыбалась или сжимала губы. Иногда вздыхала или раздраженно морщила лоб.