Чернокнижники - Клаас Хейзинг Страница 8

В год 1777 на День святого Михаила мои родители перебрались в Штаако, входивший в приход церкви Одерина, где меня крестили. И там я в течение целой зимы готовился к конфирмации.

Тиниусу, разумеется, не было известно, что его ожидает. Но перспектива выучить наизусть новую книгу уносила его на крыльях фантазии далеко-далеко. Его тело и его неповоротливое семейство едва поспевали за ним. Едва миновав двери церковного прихода, Иоганн Георг сразу почувствовал ни с чем не сравнимый дух бумажной пыли — старых книг. Поскольку он оказался к нему непривычным, ибо прежде вдыхал в количествах микроскопических, то сразу же почувствовал головокружение. Указательный палец левой руки сосредоточенно и напряженно массировал подушечку большого пальца, когда Иоганн Георг стоял перед могучим, лысоватым человеком с отвисшими щеками, от которого исходил столь волнующий аромат книг. Его платье. Платье его было точь-в-точь как из назидательного букваря. Что никогда не удавалось ему, Тиниусу, посчастливилось этому пастору. Он сливался с картинкой. Больше всего Тиниусу хотелось, чтобы ряса оставалась на прежнем месте в букваре. Только теперь он заметил, как вбуравливается в него взгляд пастора, будто тот узнал нечто важное об Иоганне Георге от его отца.

Остальные дети уже месяц как готовились к конфирмации, а он все раздумывал, под силу ли мне окажется столько заучить. Я без страха и смущения, поскольку еще не был знаком с людским высокомерием, вызвался за два часа выучить наизусть целый раздел из катехизиса, только пусть мне разрешат остаться одному в другом помещении. Господин магистр, с улыбкой взглянув на меня, видя такую нескромность с моей стороны, сказал: «Сыночек мой, если ты только сегодня хотя бы полчаса посидишь, то из тебя выйдет толковый ученик». Миновал полдень. Я взял книгу и остался в одиночестве.

Какой жест! С первого появления на публике Иоганн Георг сумел создать себе условия, которых прежде у него не имелось. Он обеспечил себе прочные тылы. Он потребовал для себя отдельной комнаты. Потребовал одиночества. Он дважды удостоверился, на самом ли деле пуста эта каморка, затененная раскидистым дубом за окном. И устроился там. В мягком кресле. В привычной позе. Раскрыл книгу и с ходу переработал текст в запоминаемые истории в картинках. Все существительные опускались. Вместо них в ослепительно-белой пустоте возникали пестро намалеванные названия вещей. Тиниус представлял их себе статуэтками, которые он затем расставил в комнате родителей. Одну задругой, таким образом, чтобы, совершая воображаемый обход гостиной, можно было легко собрать их. После первых строк он опустил и глаголы, навесив их статуэткам на шеи, будто медальоны. Остаток букв он вобрал в себя, как промокательная бумага впитывает чернила. И чем больше он заучивал, тем чаще возникали белые пятна.

Что такое?..

Это истинный… и… Господа нашего Иисуса Христа…

Где это писано?

Так писано у святых… Матфея, Марка, Луки и апостола Павла:

Господь наш…

И так далее до места, где завершался рекомендованный к заучиванию наизусть объем. Сцена была несложной — тут требовалось немного персонажей. Он представил себе вечерю. Во главе стола — говорящий. В правой руке бокал с виноградом, напоминавший чашу, в левой — восковая дощечка, как изображение Завета, и яички Овна — древний символ памяти. Оставшиеся четыре страницы были просто развлечением.

В пять часов я вернулся и пересказал все пройденные другими детьми страницы. Это мгновение было предопределено самим Провидением, оно открыло мне путь для моей дальнейшей карьеры. Преподобный пастор, человек благочестивый, усматривающий во всем указующий перст Божий, пришел в великое изумление и сказал моему отцу и матери, которая все время пребывала в волнении, молясь Всевышнему за благополучный исход, следующее: «Сыну вашему Господь Бог определил иное занятие, а именно — быть поводырем душ человеческих!»

Слезы благоговения и радости застили очи не отцу Иоганна Георга, но пастору. А как же отец? Гордыня? Ну, не без того, конечно. Страх? Разумеется, в глазах его можно было прочесть и страх. Желание возразить? Ну конечно же. Ибо книги, как вторые родители и воспитатели, стоили денег. С одних только сказок Иоганну Георгу не прожить. И теперь, когда ему, доселе хиловатому ребенку, предстояло войти в возраст, когда мальчик стремительно превращается в мужчину, и когда он мог приносить пользу и ему, и своим братьям (поскольку эта фраза прозвучала из уст отца, она все и решила), пастор пожелал вспоить его млеком древних. (Во время этой непродолжительной сцены мать стояла понурившись. Нам доподлинно неизвестно, что она думала. Предположительно, воспринимала происходящее по-своему. Но промолчала.) Мимика отца — уголки рта и желваки на скулах недвусмысленно выражали презрение. И в один миг презрение сменилось крайним изумлением, поскольку пастор над головой Иоганна Георга празднично-торжественно провозвестил, что, дескать, обучение не будет стоить ни гроша. Вероятно, это было произнесено категоричным, не терпящим возражений тоном, который смог умерить отцовский пыл. Все у Иоганна Георга получится. Другие-то дети шарахаются от книг, как от прокаженного. Так что риска никакого. Стало быть, утрясено. (Немного грубовато, вы не находите?) А, Иоганн Георг?

Я поверил моему новому поводырю, оставался у него два года, немного освоил письмо и азы латыни; и 20 сентября 1779 года он привез меня в Лукау в школу к своему единственному сыну Адольфу, в котором я, как выразился его отец, своим прилежанием сумею пробудить любовь к учебе, за что мне были предоставлены бесплатный стол и крыша над головой. Мой отец проводил меня и за 12 грошей купил для меня Библию, и по сей день самый дорогой для меня подарок.

Все индейцы носят косички. Кант был индейцем. Следовательно, Кант носил косичку.

Кристиан Моргенштерн

Совсем как опытные секретарши, которые могут одновременно и печатать, и обсуждать с подружкой последний психологический тест из «Бригитты» (в каждом номере «Бригитты» представлен очередной психологический тест, все секретарши читают «Бригитту», значит, все секретарши прочитывают и психологические тесты или, как повелось с недавних пор, все секретарши рассуждают на литературные темы; вероятно, можно говорить о «романе для секретарш», но с этим не ко мне), так и Райнхольд мог одновременно и читать, и разговаривать по телефону с матерью, я знал, что делал, когда ушел, он, который читал не отрываясь и карточку за карточкой заполнял картотеку, нет, мама, я не распыляюсь, все взаимосвязано, каждая книга — лишь ступенька к другой книге, и если чего-то не успеешь, то потом уже не нагнать, тут он собрался взяться за небольшой, только что прикупленный томик, за, согласно названию на переплете, «Занимательную и поучительную жизнь Иоганна Георга Тиниуса», нет, мама, меня не задевает, если ты в конце месяца тайком присылаешь мне чек на небольшую суммочку денежек, при этом он будто врезал себе ножом в мозговые извилины фрагменты текста, вызревавшие к следующему дню в целые фразы, хоть на бумагу перекладывай, нет, вообще-то ему ни к чему была вся эта картотека, его извилины были такими невероятно податливыми, и каждая фраза, которую он вводил в память, будто давая клятву вечной верности, надолго там сохранялась (Фальк Райнхольд что-то там врезает в извилину, влюбленные врезают что-то в извилины, Фальк Райнхольд — влюбленный), отнюдь, мама, если я скажу отцу об этом, как ты выражаешься, ноже в спину семьи, уже названия городов и деревень Нидерлаузица в первых фразах вызвали в его памяти последнюю поездку с отцом в Франкенхаус взглянуть на произведения тамошних художников-баталистов, что привело его к душевной анемии, книги, мама, я покупаю на них книги, книги, книги, трогательный образ пастора, вышедшего чуть ли не из самых низов, да нет же, мама, я как раз гуляю, я люблю пройтись и часто бываю в Швабинге посмотреть, чем торгуют на книжных развалах, но потом и сдержанность, недоверие отвыкшего от чтения человека, свое имя «Тиниус» он вздумал соотнести с древними римлянами, да еще со знаменитыми, в высшей степени претенциозная идея, он даже откопал какое-то там генеалогическое древо, во всем в этом масса проколов, мама, и раньше, когда я слишком долго гулял, они тоже досаждали мне (Тиниус и знаменитый Руфус Тиниус, Тиниус и Иисус — это же вульгарная логика: Иисус до двенадцати лет не ходил в школу, Тиниус до двенадцати лет не ходил в школу, выходит, Тиниус — Иисус? Что и требовалось доказать?! Коллегия логиков Саксонии?), что за сильный, целеустремленный человек, наш современник, тебе отлично известно, что для меня вся эта современная дребедень — дребедень и есть, и если я по воскресеньям не хожу куда-нибудь пообедать, а готовлю сам на скорую руку, а на сэкономленные деньги покупаю книги, и правда, текст нужно смотреть против света, отследить тромбоз в словах, развенчивать намерения пойти по накатанной дорожке, не беспокойся, мама, в долги я пока что не залезаю, пока что без них обхожусь, текст больше умалчивает, нежели высказывает, в изломах и переходах краткой биографии, мама, поверь мне, я никаких проблем от тебя не скрываю, у меня все хорошо, даже очень, феноменальная память, следует отдать ему должное, пять страниц катехизиса без запинки, это было чем-то из ряда вон выходящим, но тут что-то не так, ты совершенно права, моя страсть к книгам на нынешний день на самом деле нечто из ряда вон, но, мама, будь довольна, что я не торчу целыми днями за этими дурацкими компьютерными играми, или, может, мне загнать все свои книги, а на вырученные деньги купить небольшой такой компьютерчик, в который без труда можно всадить целую библиотеку, ты что же, этого хочешь, и потом достоверность всего, что изложено в послесловии, и склад этих хрупких рисунков, мой голос звучит серьезно, нет, мама, к тебе это отношения не имеет, это совсем по другому поводу, вот куда заводит страсть к книгам, убийство, ему следовало быть добрее к матери, да нет, конечно же, мама, можешь звонить и почаще, ты же знаешь, мне нравится флегматичная страстность твоей дикции (комплимент более чем сомнительный, слишком уж по-книжному звучит), Тиниус собрал 60 000 книг, они заняли бы, если исходить из цифры в 25 книг на метр полки, 60 000: 25 = 2400, при средней высоте полки в 220 см и высоте полок в 30 см, тридцать, мама, когда мне стукнет тридцать, я наверняка закончу университет, несомненно, закончу, а тебе будет всего семьдесят один, ты еще будешь не старая, нет-нет, правда, мама, ты в семьдесят один год будешь выглядеть дай Бог каждому, это точно, при твоей-то фигуре, значит, 30, если брать 7 полок, то 7 х 25 = 175 книг на метр площади стен помещения, надо еще поделить на 2400, нет, конечно же, наоборот, да, мама, ты права, считать нужно всегда, всегда нужно смотреть, по карману ли тебе покупка, и, знаешь, без твоего чека (Райнхольд заговорил о деньгах) мне многое было бы не по карману (нет нужды обращать ваше внимание, что Райнхольд учился не в математическом классе гимназии), ты же знаешь, я всегда терпеть не мог математику, зато немецкий, да, да, Клавдий, именно он подсадил меня на эту книжную «иглу», сейчас он уже на пенсии, но, мама, дорогая моя мамочка, могу я тебе напомнить, что и ты тоже причастна к тому, что сегодня меня к безграмотным никак не причислишь, и отсюда: