Секс и деньги. Как я жил, дышал, читал, писал, любил, ненавидел, мечтал и пил в мужском журнале - Марк Дэпин Страница 8

После шести спермосдач медсестра сказала, чтобы я больше не приходил. Судя по всему, моя сперма как-то плохо замораживалась. А если называть вещи своими именами, то у меня никак не получалось заниматься онанизмом в собственной спальне.

Я принимал участие в государственных программах для длительно не работающих: мне предоставляли неквалифицированную работу или краткосрочные контракты. Я работал никчемным помощником в музее, неквалифицированным социальным работником и невостребованным советником в отделе экологии.

Большинство моих друзей переехали из центра. Сперва я избегал больших компаний. Жизнь была полна дерьма, но на большее я и не претендовал. Мне никогда не хотелось разбогатеть, купить дом, научиться водить или поехать в отпуск. Мне хотелось написать роман, но писать было не о чем.

Пару недель мы с Гаем проработали в Лондоне художниками-оформителями. Я по-прежнему получал пособие в центре, но выходные проводил на юге.

Каждую пятницу я шел в паб вместе Крисом, которого смутно помнил по универу. У нас была цель – обойти каждый из двухсот трех пабов в Ковентри. На это ушло около года, а после завершения программы мы решили продолжить ее в Уорвикшире. В шахтерской деревеньке Бедворс, заметив пятерых мужиков, стоявших на автобусной остановке, я сказал Крису:

– Мы уже встречали этих ребят.

Их вожак, мужчина крепкого телосложения с татуировкой в виде бульдога, встрепенулся:

– Что ты сказал?

– Мы уже встречали вас. – Так они поняли, что мы не местные, и избили нас, потому что для них не было ничего хуже, чем родиться не на их помойке, не в их дыре – шахтерской деревушке, которая вскоре должна была навсегда расстаться со своей шахтой.

Спустя несколько месяцев после выздоровления я основательно набрался и был сбит машиной. Я хотел умереть, но вместо меня умер отец. Старик лег в больницу для операции на желчном пузыре, ему ввели анестетик, и случился инсульт. Отец умер прямо на операционном столе. Доктора реанимировали его, но после клинической смерти он стал совершенно другим человеком. Кожа сделалась оранжевой, а волосы – белыми и торчащими, как у панка. Ему было комфортно только в ужасно душных помещениях. Однажды он вышел из ванной и присел на край кровати. Моя мачеха делала прическу, когда жизнь оставила отца во второй раз за год. Теперь уже навсегда. В последние месяцы мы с ним иногда встречались, но не очень много.

На поминках мы сидели на жестких стульях, сделанных дедом. Мачеха была очень добра и послала нас за сигаретами. К тому моменту я бросил курить, но в тот день начал снова.

Я не мог ничего поделать с тем, что происходило со мной. Показывая мне фотографии отца, мачеха проронила: «Конечно, ты не настоящий еврей».

Она имела в виду, что, как того и боялся отец, я потерял все общее, что было у меня с людьми, родственными мне по крови.

На похороны пришло более сотни человек, в основном футболисты. Многие из них любили отца больше, чем я, и мне казалось, что все это понимают. Мой дядюшка – брат отца – был букмекером, он не принимал участия в нашем воспитании, но взял на себя ответственность приглядывать за мной и братом. Он тоже отнесся ко мне по-доброму: «Твой отец любил футбол больше, чем тебя».

Он хотел сказать, что я не был так плох. Отец и я – мы были очень разными, но, может быть, он толе не очень-то сильно любил меня.

А затем произошло событие, изменившее все. Мы с парой друзей снимали дом в самом центре муниципального микрорайона. Джо была гораздо практичнее меня, у нее была машина, работа. Она училась. Однажды к нам заглянул домовладелец и сообщил, что собирается продать дом, а так как мы были его жильцами, то он решил сперва предложить его нам. Мы сказали, что у нас нет денег. Он ответил, что можно получить в банке ссуду, солгав, что мы уже заплатили ему часть стоимости. Нам потребуется заплатить всего двести пятьдесят фунтов за рассмотрение заявки и оформление бумаг. Но у нас не было даже этих денег.

Я возражал против покупки дома, потому что это означало бы, что мы вложили свои деньги в капиталистическую экономику, кроме того, я считал, что дни права на частную собственность сочтены. Поэтому Джо сама взяла деньги в долг у своей сестры и занялась оформлением займа. Мы втроем жили в доме как постояльцы и платили ей втрое меньше, чем прежнему владельцу. Полтора года спустя Джо продала дом и получила двадцать пять тысяч фунтов стерлингов прибыли. Она вернула нам все, что мы ей заплатили, дала денег в долг своей сестре, чтобы та купила собственный дом, и остаток разделила со мной. Я заплатил по долгам своего брата и вернул Гаю причитавшиеся ему сорок пять фунтов.

У меня никогда не было денег, а как только они появлялись, я сразу же хотел их потратить. Мы полетели в Гонконг, оттуда поездом – через весь Китай, три месяца провели в Таиланде, где ели экзотическую пищу и курили опиум. В Бангкоке мы встретили Гая, который собирался в путешествие по Австралии вместе со своей подругой Лорейн. Ненадолго к нам присоединился завсегдатай пабов Крис. Мы задержались в Малайзии, после чего пересекли всю Индонезию – от Джакарты до Бали.

Спустя семь месяцев после начала нашего тура в совершенно оптимистичном и расслабленном настроении мы приземлились в Мельбурне и вскоре поняли, что Австралия была также оптимистична и расслаблена. В тот вечер, когда я впервые увидел стаю кенгуру, пересекавших двор моей тетушки в Виктории, я понял, что не хочу возвращаться домой.

Я не тот, кем был раньше, но я не забыл, кто я такой.

Мне нравилось проводить длинные вечера вместе с друзьями в сумерках ирландского паба, где мы пили и обсуждали безобидные глупости до самого закрытия. И Джо, и Ди – женщины, у которых было очень мало общего, – часто говорили мне, что я больше всего нравился им стоящим посреди бара с кружкой пива в руках и сигаретой во рту, потому что в эти моменты я выглядел по-настоящему счастливым. Иногда мне становилось так тоскливо, что я шел домой и жаловался Джо на свою жизнь, такую запутанную и подлую, а на следующее утро просыпался с ощущением, будто убил человека. Я считал, что мое разочарование – моя личная проблема: поскольку все вокруг – дерьмо, то нечего и расстраиваться.

Годы апатии на самом деле были попыткой вести нормальную жизнь. Я просто не хотел причинять страдания кому бы то ни было. Этому я предпочел бы вообще не оставить следа в жизни. Я был крайне спокоен. День за днем меня ничего не беспокоило. Я был свободен от предрассудков и желания делать людям пакости ради собственной выгоды. Я верил, что жизнь каждого человека одинаково значима (кроме моей собственной). Я хотел помогать всем людям, в особенности если для этого не надо было ничего делать. Я мог рассмешить кого угодно, потому что меня прикалывала суетность сюрреалистического сна, которым я считал нашу жизнь.

Когда я попал в больницу из-за пьяной травмы, сестры часто приглашали меня в свою комнату. Как-то раз одна из них достала из шкафа мою историю болезни, на которой карандашом было написано «очень приятный джентльмен». Если честно, я всегда хотел быть именно им.