Ревность - Катрин Милле Страница 8

Я их читала, не отрываясь. Я их совсем не перечитывала или перечитывала очень редко. И все же я сохранила их все до одного. Я читала их в смятении. Мой взгляд метался по странице, я барахталась среди слов, ставших непроницаемыми. Я бы вела себя так же, если бы на меня неожиданно напали в темноте, а я наугад, на ощупь, пытаясь ухватить руку, рукав, край одежды нападавшего, в результате осталась бы ни с чем. В тот период я надеялась, что отныне смогу наслаждаться еще большей свободой перемещения в моем сексуальном кочевничестве, не сомневаясь, что в результате буду проводить гораздо больше времени с Жаком. Он же, скорее, наблюдал, как я становлюсь стрелочником, готовящимся управлять разветвленной железнодорожной сетью, и объявил мне, что не согласен на сцепки. Его, например, злило мое предложение — вместе с одним из моих приятелей-художников арендовать большой чердак: он мог бы устроить свою мастерскую на одной половине, а мы с Жаком жили бы на другой. Жак называл извращением наивные рассуждения той, в чьем сознании фантазмы соседствовали с реальностью.

Я не отождествляла любовь с сексуальным удовольствием; я также не считала, что удовольствие — это что-то единое и неделимое. Поскольку я всегда имела несколько связей одновременно, мне никогда не приходило в голову измерять интенсивность удовольствия в общении с каждым из друзей, и если кто-то из них не любил делать то, что нравилось мне, я ни за что не стала бы от него этого требовать. Я прекрасно понимала, что удовольствие, которое испытываешь с одним мужчиной, не обязательно повторится с другим, который, как раз наоборот, может открыть для тебя нечто неизведанное. Я, например, совершенно уверена: тот, кто мог предложить более широкий, более богатый опыт, в действительности тормозил развитие моей чувственности. С этой точки зрения, у меня ушло больше времени на то, чтобы познать самое себя. Неизбежным следствием «перелистывания страниц своей жизни», как я это называла, была огранка моего либидо. В течение долгого времени из любезности, из желания понравиться, из любопытства и по другим причинам, которые не ограничивались погоней за удовольствием, я охотно откликалась на желания своих партнеров и наугад и наудачу удовлетворяла собственное. Переходя от тела к телу, из одной эротической вселенной в другую, я по-разному формировала свою сексуальную индивидуальность и развивала собственные реакции. Когда вкусы моего партнера в выборе позы, приема, специфической игры находили во мне отклик, я старалась довести все до апогея — но могла тут же это забыть при общении с другим. Такова способность, присущая многим женщинам, которые компенсируют свое природное отсутствие инициативы огромными, почти неограниченными возможностями собственного тела. Разница заключается в том, что я чаще, чем другие, меняла партнеров. И напротив, наподобие некоторых эротоманов, у которых подход к получению удовольствия оставляет примерно столько же места для импровизации, как монастырские правила, я, столь постоянная в совместной жизни, в дружбе, в работе, в интеллектуальных привязанностях, была весьма непостоянна в сексе.

Я не смогла бы точно определить момент, когда можно было бы с уверенностью утверждать, что мое тело отделилось от моего существа. Самое глубокое осознание этого произошло во время написания и публикации «Сексуальной жизни Катрин М.». Успех книги еще больше подчеркнул этот феномен. Любой писательский труд уничтожает объективность. А в данном случае предполагалось осветить максимальное количество эротических ситуаций и ощущений, через которые прошло мое тело. Книга вызвала бесчисленные отклики. Таким образом, тело Катрин М., описанное и прокомментированное, перестало принадлежать мне одной. Но еще до того, как я приступила к проекту книги и для этого стала выуживать в памяти сцены, которые там описаны, потребовалось, чтобы мой взгляд изнутри превратился в как бы взгляд извне. Как правило, этот предполагаемый взгляд извне является опосредованным; он проходит через восприятие другого человека, независимо от того, присутствует тот или нет. Психологическая цепь очень короткая, обычно неосознанная, но если я «смотрю» на саму себя, лежащую голой здесь, в этой комнате, я наверняка представляю себе то, что видит тот, кто смотрит на меня, или то, что он увидел бы, будь он рядом. В этом случае разве мысленно представленный мною образ моего тела и поза, которую я, возможно, пытаюсь придать ему в соответствии с этим образом, — не являются ли они в значительной степени отражением того, что создано воображением другого? Когда человека обвиняют в нарциссизме, чаще всего подтрунивают над его уверенностью, будто он наделен столь прекрасным телом, что его долг — лишь сохранять это тело в наилучшем виде и подчеркивать его красоту, не более того. Это примитивная мысль. Одинокий Нарцисс, устремляющий взгляд на собственное отражение, существует лишь в легенде. Самый распространенный вид нарциссизма, как мне кажется, опровергает мой, более скромный нарциссизм и охотно подчиняется законам реальности… По образцу большинства моих собратьев по эгоизму я знаю, что моя привлекательность — понятие непостоянное, и оценка моей внешности во многом зависит от точки зрения, с которой эта внешность рассматривается. Впрочем, точку зрения или точки зрения определяем не мы.

Пусть я рассматриваю свою физическую оболочку как своего рода компромисс между идеалом, который я неизбежно создала себе в детстве и особенно в юности, пришедшей ему на смену хрупкой марионеткой из моих взрослых снов и калейдоскопом, составленным из отражений в зеркале, чужих взглядов, фотографий; все это, наверное, способствовало тому, что в сексуальных отношениях я легко приспосабливалась к партнеру, но эта легкость только подчеркивает неоднородность образа. Эта, пусть и не выраженная словами, но тем не менее достаточно твердая уверенность в том, что мое тело свободно в перемещении и существует как бы отдельно от моего внутреннего я — о котором мы наверняка имеем неправильное представление, хотя и придерживаемся его, — именно эта уверенность, что тело хранит в себе нашу истинную сущность, порождала непостоянство, которое я проявляла в течение первых десятилетий своей сексуальной жизни. Точнее, я бы сказала, что ощущала в своем распоряжении два тела. В одном теле я обитала или, скорее, подобно моллюску, носила его за собой как раковину, так и не научившись правильно оценивать его местонахождение в пространстве (я не вожу машину, не плаваю, боюсь спускаться в темноте по лестнице, все время подворачиваю ноги), и при этом я должна была как можно полнее удовлетворить его требования и нужды, облегчить его муки и страдания. Его запах удивлял меня, а если, засыпая, я утыкалась головой в свою руку или же дотрагивалась до каких-то потаенных уголков, которых не касаешься бессознательно — внутренней стороны бедер, изгиба ягодиц, — то мне казалось, что они принадлежат кому-то другому. Это тело было какой-то довольно неудобной массой, которую я могла по достоинству оценить лишь с некоторого отдаления: отпечаток, оставленный на смятой простыне, опустевшее место, куда я возвращаюсь под каким-то предлогом — сожалея, что ушла, или боясь что-нибудь там забыть. Впрочем, я спрашиваю себя, не входит ли в этот реестр то мгновенье, когда после недолгого отсутствия к тебе возвращается сознание и ощущение пережитой полноты чувств, воплощенной в оргазме? Что же касается полной отстраненности, я не смогла бы ее констатировать со всей определенностью, только описала бы в общих чертах: например, когда мне случается вновь оказаться там, где я раньше долго жила и куда еще более долгое время не возвращалась. Воспоминание о моем отсутствующем теле проявляется в этом пространстве с такой реальностью, что подавляет другие ощущения, словно я уже слилась с эфиром и наконец обрела способность полностью оценить свое тело со стороны. Я невольный, но надежный хранитель этого тела-вместилища.