Золотая лихорадка - Ю Мири Страница 8

Неожиданно Такуя прекратил шевелить губами. Когда замерли губы, которые непрестанно были до этого в движении, лицо стало похожим на маску.

В это мгновение послышался неуверенный стук в дверь, и подросток выглянул в узенькую щель. Тихиро просунула в щель серебряный поднос с китайскими пельменями, соей, перечным маслом, уксусом и палочками — оставалось только принять это. Освободив руки от подноса, Тихиро смахнула с кончика носа каплю пота, не спеша похлопала ресницами и уставилась в лицо подростку.

— Пахнет-то как! Во повезло — пельмешки прямо на рабочем месте! — закричал визгливо Киёси своим неустоявшимся голосом.

Подросток взял поднос, буркнул «спасибо», захлопнул дверь и поставил еду на столик. Рэйдзи цапнул сросшиеся одним боком деревянные одноразовые палочки и разделил их зубами. Пока в блюдечки наливали сою, уксус и прочее, он руками забрасывал пельмени в рот, позабыв про само существование палочек для еды. Он жевал, а с боков рта валились ему на колени куски пельменей.

Глядя, как трое едят, подросток решил, что Рэйдзи пёс, Такуя кот, а Киёси свинья, и, показывая на них пальцем, захохотал как сумасшедший. Однако те лишь покосились на него и, не обращая внимания, продолжали есть.

Подросток не чувствовал ни впивающейся в спину ручки от выдвижного ящика комода, ни мурашек в затёкших ногах, ни ломоты от долгого сидения на одном месте. Трое находившихся в комнате людей были прямо перед ним, но он видел их далеко-далеко, как убегающие вглубь отражения в направленных друг на друга зеркалах. Сердце билось, как крылышки птахи, всем телом он ощутил словно удар цунами — и потом отлив. Свободный поток устремился из сердца, из тела, во тьму, и он, покачиваясь, плыл в нём. Он вдруг без всякой причины почувствовал, что счастлив. Покидать эту тьму не хотелось, но чей-то голос пробил в ней брешь, затем прорезался луч света, и темнота превратилась в сумерки.

— Дневник вести заставляют — каждый день! Если всякой чепухи там не напишешь, не поверят, что исправился. Чуть не сдох, всё писал…

— Дождик шумит, что ли? — Подросток едва расслышал свой собственный голос и даже сунул палец в ухо, чтобы прочистить.

Вдруг раздался чей-то хохот, который отскочил от его барабанных перепонок, как от трамплина, и понёсся по всей комнате. Чтобы избавиться от этого хохота, он изо всех сил потряс головой и сказал:

— Нет, это поезд!

Его барабанные перепонки ещё вибрировали от эха собственного голоса и чьего-то чужого смеха, когда он вдруг ощутил наплыв другого мощного звука: разливался звон несметного хора насекомых; может быть, это были цикады. Защищая от их вторжения перепонки, он обеими Руками зажал уши, и в тот же миг слух наладился.

Только что изведанное состояние абсолютного счастья было заслонено осознанием того, что всё вернулось в норму, а в доказательство тому, что счастье всё же было, в душе теперь зияла дыра. Дыру заполнил сгусток тьмы, пришедшийся точно по размеру, так что теперь его было не вырвать из сердца. А в комнате мерцал огонёк — наверное, чья-то сигарета. Рэйдзи, Киёси или Такуя? Нет, у них же не сигареты, у них кокаин! Но здесь есть ещё кто-то. Подросток скосил глаза в тот угол комнаты, который потонул в потёмках, — там лежала мать. Подросток решил, что это его мать.

— Тебе плохо? Болит? — допытывался подросток, разбирая пальцами пряди волос, но с ним были лишь её глаза, а тело умолкло навсегда. Ему казалось, что её глаза всё видят и всё понимают, поэтому он указательным пальцем вынул из уголков слизь и, гладя ладонями веки, попытался их опустить.

Намочив полотенце в тазу, который стоял у изголовья, он протёр каждую морщинку на лице, потом распахнул ворот спального кимоно и отёр пот на шее и под мышками. Прополоскав полотенце и снова отжав его, он протёр ноги и завернул подол — прошёлся влажной тканью по икрам, испещерённым глубокими морщинами, похожими на прожилки листа, под коленями, на бёдрах, потом снял и отложил в сторону бумажный подгузник, пошёл к комоду, достал из ящика новый подгузник, свежий халат. Когда он стал оттирать особенно запачканные участки кожи, старуха открыла глаза. Подросток отдёрнул руку:

— Тебе неприятно?

Она медленно опустила веки и снова подняла.

— Спину протереть?

Она снова моргнула.

— Значит, протрём спину. А сейчас переоденемся. — Он подсунул под неё руку, приобнял, перевернул на бок и ловко облачил в халат.

Заметив, что трое катаются по полу в припадке смеха, подросток брезгливо сморщил брови, его передёрнуло, словно при виде каких-то диковинных и омерзительных тварей: что смешного в том, что он ухаживает за своей больной матерью?

— Чего смешного? — словно силясь понять, в чём дело, он переспросил: — Чего смеётесь?

Но вместо ответа, трое только покатывались. Казалось, что их одолела икота, которую ничем не остановить.

Подросток поднялся на ноги и, взяв Киёси за воротник, дал ему в лицо кулаком.

— Идиот! Мама болеет — значит, надо ухаживать, это же ясно. И ничего смешного. Понял, ты?!

Подросток погладил по волосам закрывшего лицо руками и скрючившегося на полу Киёси. Обернувшись к Рэйдзи, который изо всех сил отряхивал что-то со своих ног, он почувствовал, что туман в голове рассеивается. А Рэйдзи видел перед собой несметные полчища муравьёв. Они ползли от носков ног к икрам, потом по ляжкам к заду, оттуда на лицо и на голову до самой макушки. Когда он весь почернеет от этих муравьёв, то будет орать: «Помогите!» Иногда он ощипывает свою футболку — в пятнах пота ему мерещится то тарантул, то кобра. Расширенные ужасом глаза, изо рта выходит только какое-то «с-с-с…» да слюна течёт, всё тело сведено в судороге… Несмотря на гогот Такуя и Киёси, подростка всё это напугало. Поднеся ко рту Рэйдзи кокаин, он сунул ему в нос соломинку и рявкнул:

— На, нюхни!

Рэйдзи втянул в себя кокаин, и через несколько секунд его тело обмякло.

После того как Рэйдзи познакомился с подростком, его доза кокаина резко пошла вверх. Прошлой осенью Такуя и Киёси, которых подросток немного знал, привели его в игровой центр в квартале Исэдзаки. У Рэйдзи поначалу подросток не вызвал никакого интереса — просто прилежный школьник из обеспеченной семьи… Когда вчетвером они пошли есть гамбургеры и завязался разговор, стало ясно, что режущая слух вежливость речи — не естественное следствие хорошего воспитания, а подобие глазури, которой срочно замазывают трещины на керамике, чтобы изделие не развалилось, и что под глазурью, в глубине, разбитое сердце. Трещины распространяют радиоволны, и сигнал трансформируется в цепочку проступков. Когда Рэйдзи как ни в чём не бывало попросил у подростка тысячу иен, тот без малейшего колебания подал бумажку, и Рэйдзи принял её так, как принял бы сдачу в универсаме. Узнав от Киёси, что отец подростка — управляющий в «Вегасе», Рэйдзи едва не воскликнул: «Бинго!» — такую крупную рыбу упустить было нельзя. Через три дня он позвал всех троих в караоке и в тот же вечер пригласил к себе домой, приготовив заранее наживку — полграмма кокаина. На первый раз он дал каждому из троих по две сотых грамма, а себе — три сотых, и все сумели с успехом проторчать на этом часа три. Со второго раза за кокаин уже платил подросток, это не составило ни малейшей проблемы. Как показалось Рэйдзи, он отдавал тридцать тысяч иен за грамм с теми же ощущениями, с какими другие пробивают очередную дырочку в карте, чтобы позвонить из уличного автомата.