Надо ли России бояться Китая? - Илья Дроканов Страница 8

Тем не менее российское общество не только не спешило признавать духовное превосходство Китая, но даже относилось к нему как к «отсталому» и «застойному». Во многом такое настороженно-пренебрежительное отношение к Китаю определялось в послепетровской России усилением воздействия на россиян западной культуры и европейской политической традиции. Именно российские западники в XIX веке стали самыми яростными и последовательными критиками Китая. Философ Петр Чаадаев писал о «тупой неподвижности Китая», а позднее Виссарион Белинский причислил Китай к странам, которые «коснеют в нравственной неподвижности, непробудным сном спят на лоне матери-природы». Белинский также полагал, что «неподвижность — натура азията». В отличие от западников мыслители-славянофилы пытались глубже понять сущность китайской истории и культуры, стремились объяснить причину непонимания китайской специфики российским обществом. Так, поэт и философ славянофильского направления Алексей Хомяков отмечал: «Для нас китаец несколько смешон. Когда об нем думаем, представляется острая шапочка с кисточками, широкие рукава сумасшедшего, странная кофточка, узенькие глаза, выступающие вперед скулы… Но другое чувство родится в душе того, кто окинет взглядом всю империю». Действительно, как могли «невежественные олухи» основать величайшую цивилизацию, которая на целые столетия пережила многие некогда процветавшие государства?..

Во времена царствования Николая I, чье правление называют «апогеем самодержавия», образ Китая в официальной идеологии уже не имел тех негативных характеристик, как в екатерининскую эпоху. Автор знаменитой монархической триады «Православие, самодержавие, народность» министр народного просвещения граф С. С. Уваров даже выступал с инициативой учреждения в России Азиатской академии, которая стала бы научным центром по изучению Востока. «Россия… опирается на Азию», — считал граф Уваров. Один из идеологов уваровской «теории официальной народности» историк Михаил Погодин писал, что «мы должны обратить все свое внимание на Азию, которую упустили почти совсем из виду, хотя собственно она предназначена нам по преимуществу». Страстным желанием побывать в Китае горел Александр Сергеевич Пушкин, который даже обратился к Николаю I с просьбой разрешить ему отправиться в Поднебесную в составе официальной миссии барона П. Л. Шиллинга. Интересом к Китаю поэта «заразил» отец Иакинф (в миру — Никита Яковлевич Бичурин), долгие годы возглавлявший Российскую духовную миссию в Пекине. Его труды и переводы с китайского Пушкин публиковал в «Литературной газете». Стремление поэта побывать в Поднебесной запечатлела в воспоминаниях Александра Смирнова-Россет: «Я спросила его: неужели для его счастья необходимо видеть фарфоровую башню и Великую стену? Что за идея смотреть китайских божков? Он уверил меня, что мечтает об этом с тех пор, как прочел „Китайскую сироту", в которой нет ничего китайского; ему хотелось бы написать китайскую драму, чтобы досадить тени Вольтера». Однако мечте Пушкина, к сожалению, не суждено было сбыться. «Милостивый государь, — ответил поэту граф Бенкендорф, — желание ваше сопровождать наше посольство в Китай также не может быть осуществлено, потому что все входящие в него лица уже назначены и не могут быть заменены другими без уведомления о том Пекинского двора».

Весьма сочувственно относился к Китайской цивилизации Лев Николаевич Толстой, который видел в Поднебесной воплощение близкого к природной естественности образа жизни, исконного земледельческого менталитета, духовной созерцательной гармонии, которую он сам проповедовал своей концепцией «непротивления злу». Толстой, искренне увлеченный философскими взглядами Лао Цзы и Конфуция, даже говорил о своем желании выучить китайский язык, чтобы лучше узнать культуру этой страны. Толстой понимал, что Китай с его богатейшей духовной традицией способен предложить всему современному миру разумную альтернативу той слепой вере в технический прогресс, которая уже охватила Европу и шаг за шагом подбиралась к России. В1862 году в статье «Прогресс и определение образования» Толстой писал: «Нам известен Китай, имеющий 200 миллионов жителей, отвергающий всю нашу теорию прогресса, и мы ни на минуту не сомневаемся, что прогресс есть общий закон всего человечества и что мы, верующие в прогресс, правы, а не верующие в него виноваты, и с пушками и ружьями идем внушить китайцам идею прогресса». Младший современник Толстого поэт и философ Владимир Соловьев противопоставлял Китай всей мировой цивилизации и, в отличие от Льва Николаевича, считал, что китайская культура «оказалась духовно бесплодной и для прочего человечества бесполезной. Она хороша для самих китайцев, но не дала миру ни одной великой идеи». Соловьев пророчил грядущее столкновение двух культурных миров, в котором Китай при его высокой социальной организации и национальной монолитности может легко одержать верх над христианской цивилизацией. В 1894 году Соловьев написал философское стихотворение «Панмонголизм», в котором предрекал гибель России под натиском несметных полчищ с Востока:

От вод малайских до Алтая

Вожди с восточных островов

У стен поникшего Китая

Собрали тьмы своих полков.

Как саранча, неисчислимы

И ненасытны, как она,

Нездешней силою хранимы,

Идут на север племена.

О Русь! забудь былую славу:

Орел двухглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен.

Смирится в трепете и страхе,

Кто мог завет любви забыть…

И Третий Рим лежит во прахе,

А уж четвертому не быть.

За четыре года до Русско-японской войны в своей «Краткой повести об Антихристе» Владимир Соловьев описал, как японцы, узнав о существовании на Западе таких идей, как пангерманизм, панславизм и т. п., провозгласили идею панмонголизма. Перед лицом враждебной Европы Япония объединяется с Китаем с целью изгнания «белых дьяволов» из Азии, они вторгаются в Среднюю Азию, наводнив несметными своими полчищами Восточную и Центральную Россию. В результате в скором времени «все европейские государства признают свою вассальную зависимость от богдыхана», наступает эпоха, которая «знаменуется повсюдным смешением и глубоким взаимопроникновением европейских и восточных идей, повторением en grand древнего александрийского синкретизма».

С такой апокалипсической картиной, нарисованной Владимиром Соловьевым, принципиально не согласился великий русский ученый Дмитрий Иванович Менделеев, который отмечал такую черту национального китайского характера, как миролюбие. Ученый находил немало общего в менталитетах русского и китайца: «Русские по природе уживчивы, миролюбивы, как сами китайцы…» Менделеев ставил духовную культуру Китая выше европейской и отмечал, что «у русских есть то преимущество, что они раньше китайцев прорубили окно в Европу, а у китайцев то, что они раньше и тверже всех народов стали следовать за мудрецами, проповедовавшими великое влияние добрых нравов». Менделеев был сторонником политического союза Китая и России, доказывал, что этот союз был бы не агрессивным, а «мирным и охранительным».

Россия в «зеркале» Китая очень часто видела или же хотела видеть собственные черты, как позитивные, так и отталкивающие. Китай был «дурным примером»; он же воплощал «упущенные возможности» Российского государства. Когда маятник государственной идеологии смещался в сторону консервативных ценностей, пример Китая начинал казаться во многом поучительным для России, тогда как во времена либеральной «оттепели» создавался образ «застойного» и «отсталого» Китая, с которым России «не по пути».