Что-то со мной не так - Лилия Дэвис Страница 8

В хозяйственном магазине женщина купила несколько мышеловок, сделанных из блестящих металлических колец и грубых деревянных дощечек с отштампованными на них красными буквами. Продавец в магазине показал, как они работают. Ими было легко пораниться, так как пружины были очень тугими и срабатывали мгновенно. Устанавливать мышеловки пришлось женщине, потому что всеми подобными делами в доме занималась именно она. Вечером, прежде чем лечь спать, она, опасаясь прищемить пальцы, аккуратно зарядила одну мышеловку и поставила ее в такое место, где ни она, ни он не могли случайно наткнуться на нее, выходя утром на кухню.

Они легли в постель, но женщина не спала, читала книгу. Она читала до тех пор, пока мужчина не проснулся и не стал жаловаться на свет. Он частенько сердился по разным поводам – когда она читала в постели, это был свет. Позже ночью, лежа без сна, она услышала звук, похожий на выстрел, это сработала пружина в мышеловке, но она не пошла вниз посмотреть, потому что в доме было холодно.

Утром она спустилась в кухню и увидела, что мышеловка захлопнулась и в нее попалась мышь, на розовом линолеуме вокруг мышеловки размазалась кровь. Она подумала, что мышь мертва, но стоило ей толкнуть мышеловку ногой, как стало ясно, что это не так. Мышь начала рывками бегать по линолеуму, таская за собой мышеловку, в которой была зажата ее голова. В этот момент на кухню вошел муж, и оба они оказались в растерянности, не зная, что делать с полумертвой мышью. Им пришло в голову, что лучше всего добить ее молотком или каким-нибудь другим тяжелым предметом, но если кто-то и должен был это сделать, так это она, а у нее не хватало духу. Склонившись над мышью, она почувствовала тошноту и страх перед этим мертвым, или полумертвым, или покалеченным существом. Оба были взволнованны и то смотрели на мышь, то отворачивались, то начинали ходить по кухне. День был облачный, надвигался очередной снегопад, при белом кухонном свете предметы не отбрасывали теней.

Наконец женщина решила просто вынести мышь на улицу и бросить ее там умирать на морозе. Она взяла совок для мусора, подсунула его под мышеловку с мышью, быстро вышла с ним за деревянную дверь на крыльцо, открыла вторую, зимнюю дверь и спустилась по ступенькам, боясь, что мышь снова начнет прыгать и мышеловка соскользнет с совка. Она прошла по разбитой бетонной дорожке, пересекла подъездную аллею, дошла до края леса и бросила мышеловку с мышью на заледеневший снежный наст. Она старалась убедить себя в том, что мыши не слишком больно, но все равно была в шоке; разумеется, мышь не чувствует того, что чувствовал бы человек, лежа на снегу, с головой, зажатой в капкане, истекая кровью и замерзая на белом снежном насте. Но она не была в этом уверена. Потом она подумала, что, может, найдется какой-нибудь зверь, который будет пробегать мимо и захочет съесть мышь, та будет уже мертва к этому времени, но хорошо сохранится на морозе.

Они ни разу не пошли потом посмотреть на мышеловку. В середине зимы мужчина ушел, и женщина осталась в доме одна. А потом и она переехала в город, дом снял школьный учитель с женой, а еще через год его продали городскому адвокату. Когда женщина последний раз обходила дом, комнаты были все так же пусты и сумрачны, мебель, стоявшая вдоль голых стен, хотя это была уже другая мебель, на фоне этой пустоты наводила на мысль о рухнувших надеждах.

Ее любовник лежит рядом с ней и, поскольку она сама затеяла этот разговор, спрашивает, когда это кончилось. Она говорит, что это кончилось около года назад, и больше ничего не может сказать. Он ждет, потом спрашивает, как это закончилось, и она говорит, что все закончилось очень бурно. Он осторожно говорит, что хотел бы знать об этом и вообще все о ее жизни, но не хочет заставлять ее говорить, если она не желает. Она отворачивается немного в сторону, свет от лампы теперь освещает ее закрытые глаза. Ей казалось, что она хочет все ему рассказать, но теперь ей этого не хочется, она ощущает слезы под опущенными веками. Это ее удивляет, ведь за сегодняшний день она плачет второй раз, хотя не плакала уже много недель.

Она не может сказать себе, что все кончено, несмотря на то, что он уехал в другой город, больше года не давал о себе знать и женился на другой женщине. Время от времени до нее доходят новости. Кто-то получает от него письмо, в нем сообщается, что он почти выпутался из своих финансовых затруднений и подумывает основать журнал. А еще раньше кому-то стало известно, что он живет где-то в центральной части города с женщиной, на которой собирается жениться. У нее отключен телефон, поскольку они немало задолжали телефонной компании. Из телефонной компании время от времени звонят и вежливо спрашивают у нее, где он. Кто-то из подруг рассказывает ей, что он работает по ночам в доках – упаковывает морских ежей – и приходит домой в четыре утра. Потом та же самая подруга рассказывает ей, как он предложил кое-что одинокой женщине в обмен на огромную сумму денег, от чего она чувствует себя оскорбленной и несчастной.

Прежде, когда он работал еще поблизости, она иногда садилась в машину и ехала на заправочную станцию, где он, сидя в конторе, читал Фолкнера под флуоресцентной лампой, повидать его и поссориться с ним, а он, когда она входила, поднимал голову и смотрел на нее с видом крайней усталости. Они ссорились в перерывах между клиентами, и, пока он наполнял бак очередной машины бензином, она придумывала, что скажет дальше. Потом, когда перестала ездить туда, ходила пешком по городу, высматривая его машину. Однажды, под дождем, из-за угла на нее неожиданно вывернул фургон, она споткнулась о собственный резиновый сапог и угодила в кювет, и тогда ясно представила себя со стороны: женщина, вступающая в средний возраст, в резиновых сапогах в темноте бредет по улице, высматривая белую машину, падает в кювет, но готова идти дальше, чтобы удовлетворить свое желание увидеть машину этого мужчины на стоянке, даже если сам мужчина в это время находится в другом месте с другой женщиной. В тот вечер она долго ходила по городу кругами, снова и снова проверяя одни и те же места, полагая, что за те пятнадцать минут, которые требовались, чтобы пройти город из одного конца в другой, он мог подъехать к месту, от которого она ушла четверть часа назад, но машины так и не нашла.

У него был старый белый «вольво», машина имела красивую форму с плавными линиями. Почти каждый день она встречала другие старые «вольво» – то желтовато-коричневые или кремовые – это было близко к его цвету, – то точно такие же, как у него, белые, но без вмятин и ржавчины. В их номерных знаках никогда не было буквы «К», и их водителями были либо женщины, либо мужчины в очках, либо мужчины, у которых голова была меньше, чем у него.

Той весной она переводила книгу, потому что это было единственное, что она умела делать. Каждый раз, когда, прекратив печатать, она бралась за словарь, его лицо всплывало между ней и страницей, и боль снова просыпалась в ней, и каждый раз, когда она откладывала словарь и продолжала печатать, его лицо и боль отступали. Она переводила много и усердно, чтобы не позволять боли возвращаться.

Когда-то, в конце марта, в переполненном баре он сказал ей то, что она ожидала услышать и что услышать боялась. У нее вмиг пропал аппетит, а он ел очень хорошо и съел и ее обед тоже. Денег, чтобы заплатить за обед, у него не было, поэтому рассчиталась она. После обеда он сказал: может, лет через десять. А она сказала: может, через пять, но он ничего на это не ответил.