Путешествие на высоту 270 - Ахмад Дехкан Страница 8

– Вот так будет две пяди, а вот так – одна пядь, чуть-чуть поменьше.

– А вкус какой? – спрашиваю я.

– У-у! – она облизывается. – Такая вкусная, что и слов нет!

Я с притворным изумлением распахиваю глаза:

– Жвачка?

Она заходится смехом. Крутя головой и жестикулируя, внушает мне:

– Да посмотри же… Разве жвачка вот таких размеров бывает?

Она выскальзывает из моих рук и бежит к рюкзаку, но мать останавливает ее:

– Стой, я сама достану, иначе ты всё тут перевернешь.

Ройя протестует:

– Я сама ему достану. Я же сбоку положила.

Мать открывает рюкзак и дает ей в руки пачку печенья. Ройя подлетает ко мне и подносит печенье к моим глазам:

– Смотри!

Я переодеваюсь в форму цвета хаки. Мустафа говорит:

– Братец, не забудешь мне привезти осколки?

– Я ведь привозил тебе уже. Куда ты их дел?

– Ребята все расхватали. И один учителю отдал.

Мать места себе не находит. Суетится тут и там.

Положила на поднос и двигает на нем зеркало, Коран, чашку с рисом, кружку, полную воды, стебелек цветка, вырванный из горшка. Я встаю, и она плачет. Поднимает поднос возле дверей. Нагнув голову, я прохожу под ним, а Ройя и Мустафа смотрят во все глаза. Поворачиваюсь и еще раз прохожу под подносом. Ройя стоит, вытянувшись в струнку, и вдруг начинает реветь. Я целую ее, а Мустафа смотрит исподлобья. И мне тоже спазмы сжимают горло. Мать ставит поднос на пол и бежит в комнату. Мы выходим во двор, и мать тоже спешит к нам, надев чадру. Я вскидываю рюкзак за спину, гляжу на Ройю, которая уткнула лицо в стену и рыдает. Сажусь перед ней на корточки, кладу ей руки на плечи, обнимаю ее. Она закрыла ручками лицо и плачет. Целую ее. Она трет глазки кулачками. Поднимаю ее и несу с собой к двери. Потом ставлю сестру на землю и обнимаю мать. Мать повторяет:

– Письма… Письма не забывай – пожалей нас. Мать твою пожалей, этих детей пожалей, не убивай меня! Не забывай писать!

Я выхожу из дома. За спиной у меня плач, рев и слезы. Шагаю вперед, а идти так тяжело, будто глину ногами месишь. Ноги тяжелые, словно свинец на них повешен. Но я ухожу и не оборачиваюсь. Спазм сжимает мне горло, душит меня.

Ройя зовет меня, тогда я поворачиваюсь. Мать выплескивает вслед мне воду из кружки. Ройя бежит ко мне, и я сажусь перед ней на корточки. Она обнимает меня за шею и целует в обе щеки:

– Братец скоро вернется!

– Скоро-скоро вернусь.

Я вытираю ей лицо и встаю на ноги. И больше уже не оборачиваюсь. Я знаю, что, пока меня можно видеть, они будут смотреть мне вслед, а потом вернутся в дом. Дом стал безмолвным кладбищем, и до вечера в нем не раздастся ни звука.

Ход поезда замедляется. По обеим сторонам назад проплывают дома. Сначала одиночные, а чем дальше, тем их всё больше: сгрудились кучами, совсем убогие. Словно нищие, собравшиеся из разных мест: хмурые, забитые, в заплатках.

Из переулков выскакивают мальчишки и бегут к рельсам, но поезд оставляет их позади. Из следующих улочек также выбегает ребятня, у некоторых камни в руках. Замахиваются на нас камнями и что-то кричат; наверное, швыряют в поезд камни и ругательства одновременно.

Дальше я вижу корявое дерево, склонившееся к земле. Под ним стоит девочка. Ее длинные волосы треплет ветер, а одета она в красное платье в цветочек. Взглядом пожирает окна вагонов. Поднимает руку, но сама же и останавливает этот жест. Секунду колеблется, а потом всё же машет нам. Мы проезжаем мимо, и я вытягиваю шею, чтобы видеть ее. Она уже далеко, но машет всем вагонам.

– Идем?

Али поднимается с места. Берет свой рюкзак с полки наверху, кидает мне мой рюкзак и рычит:

– Шевелись давай, сколько можно дрыхнуть?

Я встаю на ноги. На всем моем теле – ощущение сальности. Ищу ботинки на полу купе, потом выдавливаю из себя:

– Идем!

Али выходит из купе, я за ним. В коридоре стоят люди с рюкзаками в руках. Образовалась очередь, и мы стоим в ней, ждем, пока поезд остановится и откроются двери. Али оборачивается ко мне:

– Это Андимашк. В городе надо ребятам купить чего-нибудь.

Я не отвечаю. Он отворачивается и смотрит в окно. Впереди него стоит солдат с сигаретой в зубах. Вертит головой туда-сюда и всё время дымит. Я кашляю. Али смотрит на меня и говорит:

– Хорошо, когда люди думают о других людях.

Голос его тонет в скрежете тормозов – резком и долгом. Поезд с толчком останавливается. Толпа давится к выходу. Двери открывают, и мы все прыгаем вниз.

Поток цвета хаки несет нас к выходу из вокзала. Я отдаюсь на волю толпы, и она поднимает меня и выбрасывает из дверей вокзала. Первое, что я вижу снаружи, – это большая площадь, вся заполненная народом, солдатами и гражданскими, стоящими в очереди к билетным кассам. А сбоку площади цепочкой – автобусы, замазанные глиной.

– «Хамзе-21»… Дивизия «Хамзе-21» – погрузка! Эйн-Хош, дивизия «Хамзе-21» – грузимся!

Мы проходим мимо. Несколько солдат лезут вперед других, чтобы загрузиться в автобус. Мы сворачиваем к тротуару, и Али начинает шагать нетвердо и говорить жалобным, как бы детским голосом:

– Братец дорогой! Гляди, ребята там в пустыне, пить-есть нечего, ай-ай как жалко! Все ждут, пока ты приедешь. Разве ты им сладенького не купишь?!

Я наклоняю голову и искоса гляжу на него. Он останавливается и делает лицо, не допускающее возражений. По виду его я понимаю, что он хочет, чтобы я купил сладкого. Я говорю:

– Если это обязательно, я куплю.

И шагаю дальше. Он нагоняет меня и идет плечом к плечу, и говорит:

– Нет-нет, принудиловки нет. Я говорю: несчастным добровольцам, ребятам из взвода, тем, которые бросили дом и добро и пошли на войну в эти края, для них купи сладкого. Я неверно говорю? Аморально говорю? Спаси Аллах, не знаю: решать тебе. Хочешь, купи, хочешь, нет… Но праведному Аббасу я скажу, когда будем проходить по мосту Сират [7], я ему крикну: тому неверному я говорил, но он не внял! Так что думай сам!

Он на миг останавливается и смотрит мне в глаза, чтобы оценить эффект своих слов. И с лица моего взгляд его скользит к небу, и он продолжает:

– Да стану я твоей жертвой, о имам нашего времени! Сколько несчастных в твоей стране! Причем среди солдат, это же стыд и срам! Крови им не жалко, а денег жалко. Он – из тех людей, что бросили имама Хусейна одного в Кербеле! Задули свечу и ушли… Да хоть бы бороды их загорелись! Хоть бы Аллах их не простил! Иншалла, когда будут стоять в очереди на Страшный суд, пусть в затылок им стоит Йазид [8], а перед ними – Саддам. Когда ангелы в час творения увидели таких, как уважаемый господин, они крикнули: «Фабрика творения выпустила брак!» Ну и люди, не люди, а звери, просто звери…