Период полураспада - Елена Котова Страница 8

Происходил Николай Васильевич Чурбаков из богатой купеческой семьи, жившей в Кирсанове. Родители держали мельницу, снабжавшую мукой едва ли не треть Тамбовщины. В отличие от Тамбова, славившегося своим музыкальным училищем, Кирсанов славился училищем медицинским и особенно больницей в соседнем селе, Карай-Салтыковке, где работал знаменитый на всю губернию и, пожалуй, на всю Россию, врач Матвей Дамир. Николай Чурбаков после гимназии отправился в Харьковский мединститут с твердым намереним вернуться в Кирсанов работать непременно с Дамиром. Однако по окончании института посчитал, что его долг – немедленно отправиться в Саратовскую губернию, где началась эпидемия чумы.

Власти запретили Подбельскому жить в Тамбове, зато странным образом разрешили жить в гораздо более значительном городе, Саратове, промышленном и культурном центре с населением в сто двадцать тысяч, бывшем в ту пору истинной столицей Поволжья. Именно там и продолжилась дружба Подбельского с Чурбаковым. Чурбаков тоже не чурался сходок и подпольных кружков, по слухам, в одну из своих поездок в Москву, еще будучи студентом, даже тайно прооперировал на чьей-то частной квартире террориста, который подорвался при изготовлении очередной бомбы, неизвестно для кого предназначавшейся. Но с Подбельским он сошелся не столько на почве революционной деятельности, сколько театра – до чего хорош был в те годы Саратовский драматический театр, – но, пожалуй, еще более – на почве карт.

Картежник Чурбаков был страшный, ничто не приносило ему такого наслаждения, как вечер, проведенный за игрой в преферанс, который он считал игрой не столько азартной, сколько интеллектуальной, но тем не менее впадал-таки в неимоверный азарт, неизменно заканчивая вечер либо крупным выигрышем, либо крупным же проигрышем.

Через несколько месяцев власти, видимо, спохватились и сослали Подбельского в Вологодскую губернию, а Чурбаков вернулся в родной Кирсанов и тут же возобновил поездки в Тамбов с визитами к Кушенским. Выяснилось, что и Таня еще с первой встречи была влюблена в Чурбакова.

Высокий, статный молодой врач посватался к Тане весной 1911 года, тогда же и благословили их Степан Ефимович и Лизонька. Свадьбу решили играть сразу после Рождества: столько благородства в зимней свадьбе, в вечернем венчании в церкви, чье тепло, запахи и свечи так естественны и отрадны морозными вечерними сумерками. Николай не мог дождаться приезда в его дом в Кирсанове красавицы жены, так не похожей на остальных сестер Кушенских: с повадками великосветской дворянки, с любовью к жизни на широкую ногу, с рассеянной снисходительностью к детской искренности младших сестер. Но тут он получил приглашение в ординатуру Харьковского мединститута, и Таня, конечно, решила ехать с ним.

Свадьбу играли все же не в Кирсанове, а в Тамбове, на чем настояли Степан Ефимович и все дети Кушенских.

– Лиза, мы что, с Милой будем в одинаковых платьях? – спрашивала Катя еще с осени.

– Конечно, Катюша. Вы обе, и Марусенька, и Оля. Вы же пойдете за невестой. Я уже муслина розового накупила, на этой неделе крой закончу и отдам швеям. А сколько Тане пошить надо: белье, сорочки, блузки…

– А Тане кто платье шьет?

– Таня выписала платье из Москвы от модной портнихи. Николай Васильевич снова в Москву собрался, обещал вернуться с платьем.

– А куда он привезет его, сразу в Кирсанов?

– Не знаю я, Катюша, куда он привезет платье… Таня придет, сама у нее спросишь. У нее свои твердые убеждения, как надо все устроить.

– А вдруг наши платья к ее не подойдут?

– Подойдут, подойдут. Танечка наказывала, что сестры непременно должны быть в розовом.

– А Николай Васильевич будет в форме?

– Милка, господь с тобой, в какой форме, он же врач, а не военный!

– Значит, будет как все, во фраке? А папá?

– Девочки, давайте перед сном об этом поговорим. Таня уже к концу недели приедет, а обувщик еще за ваши туфли и не брался, вот не успею я все сделать, что тогда будет?

– Можно мы с Милкой с тобой вместе к обувщику поедем?

– Девочки, вам репетировать надо! Вы же с Олей в дворянском собрании играете, когда гости собираться будут. Где Оля, кстати? Опять с собакой возится, бездельничает? Оля! – крикнула Лиза, – займи сестер, работайте, репетируйте! Что ты, в самом деле, мне совсем не помогаешь!

Свадьбу сыграли не слишком пышную, но красивую, с ужином в дворянском собрании после венчания и, конечно, непременным тамбовским концертом. Соломон Стариков составил подобающую случаю программу, лучшие музыканты города играли вальсы Штрауса, мазурки Шопена, попурри из «Летучей мыши» и «Веселой вдовы». Переночевав в родительском доме, наутро Татьяна отбыла с Николаем на двух санях в Кирсанов. О свадебном путешествии никто не помышлял, Николаю надо было возвращаться к больным, Татьяна лишь мечтала обустроить кирсановский дом и скорее перебраться в Харьков.

Спустя год после замужества Татьяны Степан Ефимович внезапно захворал. Моясь в бане, срезал он на большом пальце ноги давно мешавшую ему бородавку. Вскоре палец раздулся, за ним стопа, Лизонька лечила мужа мазями, травами, ихтиолкой. Николай Чурбаков, срочно призванный к тестю, сразу заподозрил гангрену, но предложить Степану Ефимовичу отрезать стопу до щиколотки не решился. Потом наметилось улучшение, опухоль стала мягче, боль утихла, врачи решили, что воспаление пошло на спад. Спустя пару недель оно вновь обострилось и поползло дальше, вверх по ноге. Чурбаков, спешно призванный в Тамбов, застал картину совсем безрадостную. Он как мог уговаривал тестя ампутировать ногу, тот сопротивлялся в силу характера, не лишенного изрядной доли фатализма, а Лизонька лишь плакала, заламывая руки. Стояло жаркое и сухое тамбовское лето, девочек с Николашей отправили, как обычно, к сестрам Оголиным, Чурбаков разрывался между Кирсановом и тестем, Таня приезжала чаще, но оставлять мужа одного и быть все время при отце полагала невозможным, и лишь Лиза сидела при муже неотлучно.

Детвору Кушенских привезли из имения до срока, в середине августа, попрощаться с отцом. Приехал и восемнадцатилетний Костя, учившийся в Харькове на химика. Степан Ефимович лежал в горячке, плохо узнавал родных, но отсоборовался, от чего страшная боль в ноге сразу утихла, что обрадовало всех, кроме Чурбакова, по понятным причинам. К ночи Степана Ефимовича не стало.

– Катя, мы сегодня в казаки-разбойники играем! Николаша приведет братьев Сурских. Маруся, ты Костю уговоришь, или он опять в меланхолии?

– Опять в казаки-разбойники! Лучше бы в серсо поиграли. В субботу буду вас взвешивать, если от беготни кто-то похудеет, то всю следующую неделю купаться не пойдет, – откликнулась тетушка Елизавета Павловна.

– Елизавета Павловна, но сегодня-то мы пойдем купаться?

– После полдника, обязательно, Милуша…

Это было задолго до смерти Степана Ефимовича в поместье Оголиных, где детвора Кушенских проводила каждое лето. Каждое из них было безмятежным, дружным, наполненным летним зноем, бездумной радостью, музыкой и играми. Каждое было похоже на предыдущее, и в самой этой неизменности была прелесть. Старшая Татьяна, правда, уже жила собственной жизнью, а Костя чурался детских радостей. Всем же остальным они были по сердцу, им не мешала разница в возрасте, и в казаки-разбойники играли и старший брат Николаша, и Милка, на одиннадцать лет моложе его, и все остальные.