Муравьиный царь - Сухбат Афлатуни Страница 8

«Мам, а что ты сейчас говорила?»

«Ничего».

«А я слышала. А почему ты себя так называла?»

«Слышала – и слышала. Ложись на бочок, и это. Вон, Лёник уже дрыхнет без задних».

На подоконнике в Лёниковской общаге вспоминаем эту ночь.

Через пятнадцать лет. Глотаем ледяной кефир.

Лёник тоже тогда не спал. Тоже слышал, как мама плакала.

Слышал и сильнее сжимал веки.

Такая у него привычка. Когда что-то не нравилось ему или пугало. Закрывал глаза и с силой сжимал веки.

Как я сейчас.

Сижу на горячих Генкиных коленях и с силой сжимаю.

Я послушно ложусь на бочок. Мама гладит мои волосы:

«Хоть ты такой дурой не будь…»

Не буду, мамочка. Честное ленинское, не буду…

Через год после Бултыхов они разошлись. Папа иногда приходил. Посидит, помолчит. Мама ему чай, конфеты. И тоже молчит. Я зайду. Здрасте – здрасте. Лёника уже не было, уже учился в Москве, в «Щуке».

«Выросла, – каждый раз говорит папа. – Большая уже».

Мама вытирает руки о фартук.

Виляя бедрами, с гордым видом прохожу через кухню. На столе мои любимые пирожные буше, которые принес папа. Пусть сам ест. Мне совсем не нравится его новая стрижка.

…обрушилась крыша бассейна старт сколько людей находилось в тот момент в здании установить очень сложно спасатели представители городской администрации пресса все называют разные цифры на место прибыли более ста спасателей спасатели используют гидравлические кусачки бензорезы отбойные молотки и другие средства малой механизации…

Боялась, они мне будут сниться.

Эти пятнадцать.

Я знала, что я не виновата. Перепроверили с Санычем все чертежи, расчеты. Плюс экспертиза. Первая, конечно. Вторая уже была понятно какая.

Боровиков Михаил. Устюжан Виолетта. Хачиев Максим. Баскаков Андрей Валентинович…

Не снились.

В первые ночи мне вообще ничего не снилось.

Бессонница, торчала в Сети, глотала кофе и отрубалась в одежде. Крепко закрыть глаза. Еще крепче.

Утром не могла подняться. Сквозь вату слышала, как Лешка уходит в школу. Дверь распахнет: «Мам, деньги!»

Накрывалась от него подушкой.

«Если вы в своей квартире, лягте на пол, три-четыре…»

В семь тридцать во всем дом-отдыхе включается хриплый голос.

Физручка Лира Михална с красным лицом и огромной попой ходит по площадке. «Веселей, товарищи отдыхающие!» Спускаются по ступенькам, выстраиваются рядами, приседают, машут руками и бегают вокруг маленького серебристого Орджоникидзе.

Я смотрела из окна, как они бегают. Впереди Михална, за ней остальные. Вставали возле Храма воздуха, от которого всегда воняло мочой, и делали приседания.

После ужина Лира Михална приглашала всех в актовый зал. Рассказывала о прежних хозяевах усадьбы, пускала по рядам портреты с размытыми лицами, «оленьки», «коленьки»… Потом надевала шаль и устраивала вечер поэзии. Исполняла романс про ветер в терновнике. А утром снова бегала как заведенная вокруг клумбы с памятником: «Раз-два. Раз-два. Веселей, веселей!»

А еще она была дом-отдыховской гадалкой.

Это было тайной, которую сообщали всем новеньким.

И мама пригласила ее. Нас с папой услала дышать воздухом.

Папа с Лёником стали играть в свои шахматы, я постояла, испачкала платье об стену, пошла на танцплощадку. Танцы еще не начались, и я вернулась.

Мама сидела со странным лицом.

Лира Михална складывала карты:

«Да не волнуйтесь вы! Карты только прогнозируют, остальное в ваших руках. И приходите утречком на зарядку».

Вернулись папа с Лёником, о чем-то стали рассказывать.

Мама обняла Лёника и прижала к себе.

«Мам, а меня! – ходила я вокруг. – Меня обними! Ты меня уже два дня не обнимала!»

Вначале в бассейне искали кавказский след. Народ обрадовался, сразу «кавказцы» на заборах, то-сё.

Кавказцев у нас почти нет. В начале девяностых были, как везде. Погалдели, поторговали, исчезли. Теперь? Таджики, узбеки. Как везде.

Кого-то уже избили. Из них, этих. Засняли на камеру, выложили в Сети.

И в бассейне искали кавказский след. Почти уже нашли.

И вот тут под нашим Кащеем Бессменным качнулось кресло.

Кавказский след сразу потеряли.

В день, когда Кащеев слетел, мне позвонили из прокуратуры.

«С вами говорит Алексей Коваленок…»

«А детей у них не было…»

Темно. Я хочу включить свет, но страшно вставать.

«Лень, включи. По-жа-алуйста».

Мы лежим в темноте. Мама с папой ушли на взрослый фильм. По потолку ползают голубоватые пятна.

«Это нельзя рассказывать при свете», – говорит Лёник могильным шепотом.

Я хочу прижаться к нему. А вдруг Лёник – это не мой Лёник, а кто-то другой?

Но кто? Инопланетян?

Да, Инопланетян. Который прилетел на Землю убивать из лазера советских людей, особенно девочек.

Отворачиваюсь к стенке, чтобы не видеть его светящееся лицо.

«Так вот, детей у этих короля с королевой не было…»

Я хочу спросить, почему у них не было детей. Может, они никогда не целовались? Или просто не знали, что нужно целоваться по-специальному? Я сама только недавно узнала. А они жили так давно – еще не было ни газет, ни радио, ни самолетов.

Но я не спрашиваю. Я даже боюсь посмотреть на Лёника. Только чуть-чуть повернусь… Вот так… Нет, нет, это не Лёник! Точно. У Лёника другой нос, а у этого… к которому я сейчас прижалась, носа совсем нет – какой-то обрубок! Как у самого настоящего мертвеца!

«И тогда они встретили в темном переулке старуху. Она была старой и очень страшной, потому что у нее вот отсюда торчал зуб. Но они так хотели детей, что спросили, что им нужно делать, чтобы получились дети. И она захохотала им в лицо и сказала своим голосом: “Разденьтесь до трусов, поцелуйтесь и съешьте это яблоко!” И достала из кармана своего черного плаща красное-красное яблоко! И от этого у них родилась принцесса».

На обед куриные отбивные. Между столами бродит тетка в трико: «Все отдыхающие каждое утро на оздоровительную разминку и поклонение Солнцу».

Видела я это их поклонение. Бегают вокруг клумбы с георгинами, потом приседают. Тетка скучным голосом кричит: «Солнце. Воздух. Земля. Космическая энергия». Все повторяют и машут руками. Надо будет спросить ее о Лире Михалне, умерла уже, наверное.