Клонк-клонк - Уильям Голдинг Страница 8

— Небесная Женщина — это просто Небесная Женщина. И все. По-другому думают только одни молодые… И мужчины…

И она отвернулась к поселку. Свет добрался до Жилища Леопардов, заиграл на леопардовых черепах. Он высветил только первый ряд, но Пальма знала, что в глубине есть еще три, неполных, где лежат трофеи постарше — пожелтевшие, развалившиеся оскалы. И тот час — словно холодный ветер, коснувшийся кожи, сделал что-то с глазами — она увидела это место таким как есть, и ни презрение, ни страх, ни насмешка больше не заслоняли истины. Здесь был тоже котел, такой же, как все, только пустой. Когда-то котел рос и рос, как растут котлы, вода опускалась все ниже, слой за слоем открывая бело-желтые каменистые стенки; а потом, по веленью земли, вода — может быть, потому что остыла, — прорыла себе выход — там, где теперь висела в узком проходе леопардовая шкура. Но тогда был еще не конец, потому что внутри, в глубине, в дальнем конце Жилища, появился и начал расти новый котел, но позже рост все равно остановился, и вода ушла вверх, перелившись в источники. Видение было настолько ясное и отчетливое, словно Пальма, проснувшись, увидела перед глазами соломины изголовья.

Женщина в шалаше громко заухала. Усилием воли Пальма вернула себе изящество и улыбку. Слегка раскачиваясь, двинулась она от кипящего ключа вниз. С раскинутыми для равновесия руками, с разлетавшимися на ходу прядями длинных волос, она спустилась на берег. К ней подбежали женщины:

— Пальма! Пальма! Когда же мы начнем?

Грациозно прошла она к Месту Женщин, на ходу улыбнувшись всем поочередно:

— Тогда, когда будет имя.

Девушки заговорили наперебой, но она оставила их взволнованную речь без ответа. Старшие не произнесли ни слова, но внимательно следили глазами, как Пальма направилась к деревьям и скрылась в тени. Пальма подошла к пологу, сделанному из кожи и вышитому раковинами, к пологу, от одного вида которого любой мужчина в страхе попятился бы назад. Она приподняла полог и прошла вглубь. Здесь, под густыми кронами, было темно, но с одной стороны открывался берег, и оттуда тихо лился отраженный от воды свет. На берегу, на фоне серебристой реки, четко вырисовывались силуэты двух женщин, склонившихся над каким-то сооружением. Оттуда шел неприятный запах. Сооружение было треножником из крепких веток, на котором висела наполненная темной жидкостью шкура. Женщины помешивали в ней палками и тихо напевали. Увидев Пальму, они отступили на шаг в сторону. Пальма подошла, наклонилась, понюхала, от запаха запершило в горле, и она вновь задрожала. Варильщица подала палку:

— Готово.

Сдавленно Пальма пробормотала:

— Подождем еще.

Пчела подняла на нее глаза:

— Вот как? И когда же начнем?

Сдавленно, чувствуя, как заколотилось сердце и подступила тьма, Пальма сказала:

— Когда будет имя.

Женщины переглянулись, но промолчали. «Может быть, нужно остановиться? — пронеслось у нее в голове. — Может быть, зацепиться за что-то? Может быть… Хотела бы я, чтобы это было не так… Но я должна! Да, я должна!»

Она помешала варево палкой, раздвинула пену и пузыри и жадно вгляделась в темную жидкость, так похожую на темноту, в которой висела скорлупа. Пчела икнула и хихикнула. Пальма подняла на нее глаза.

— Попробуй на вкус, Пальма. Ты должна попробовать!

Варильщцица наклонилась, зачерпнула половинкой кокосовой скорлупы зловонного варева и протянула Пальме:

— Попробуй.

«В конце концов, — подумала Пальма, — я обязана это сделать. Это мой долг. Нет ничего проще. Даже если я не услышу имени, все равно я должна попробовать, чтобы узнать…»

Изящно она поднесла к губам скорлупу, отпила небольшой глоток. Вновь неотвратимое было с ней, было ясно, и даже было благосклонно.

— Хорошее питье.

Обе женщины рассмеялись. Обе держали по половинке кокосовой скорлупы.

— Да, хорошее. Очень хорошее.

Она запрокинула голову и выпила все до дна. Она почувствовала тепло и спокойную радость. Она услышала громкий крик, долетевший из шалаша, и вдруг поняла, что, хотя Небесная Женщина всего только Небесная Женщина, это не имеет никакого значения, все равно имя будет, да, будет, а потом и полуночный праздник. Не успел крик затихнуть, как Пальма двинулась к пологу, уже зная, что это крик рождения и теперь все будет хорошо. Она быстро вышла из-под деревьев, и вновь взгляды женщин устремились к ней, но никто не произнес ни слова. Быстро направилась она к шалашу, заглянула, вошла. Женщина лежала, откинувшись назад, влажное лицо ее было бесстрастно, меняли его лишь блики огня. Рядом с одной стороны стояла помощница и вытирала ей лоб, с другой — стояла вторая и занималась ребенком и отгрызенным узловатым жгутом. Услышав, как вошла Дающая Имена, она повернулась, протянула новорожденную. Пальма взяла ее — девочку, — перевернула, подержала за ноги, осмотрела, прикинула. Опустилась на землю, села, положила девочку себе на колени. Девочка корчилась, издавая звуки, похожие на мяуканье. Помощница подала щепку. Пальма подержала ее над огнем и водила вспыхнувшим язычком пламени перед темными рассеянными глазами, пока не увидела, что ребенок пытается за ним следить. Тогда она бросила щепку в огонь и взяла девочку на руки. Грудь ее затрепетала и заболела. Пальма рассмеялась, прижалась лицом к пушистой головке. Маленькая рука отыскала мизинец, схватила покрепче. Пальма вновь засмеялась и повернулась к матери:

— У нее есть имя! Слышишь, Ветреница? У твоей дочери есть имя! Ее зовут Маленькая Пальма!

Она наклонилась, передала ребенка в протянутые руки матери. По влажным губам Ветреницы скользнула улыбка. Та, Кто Дает Женщинам Имена, качнулась, рывком поднялась и, отодвинув полог, вынырнула из шалаша. Снаружи толпились женщины. Они молча ждали.

— Маленькая Пальма! — воскликнула она, уже зная, что имя само выбирает себе ребенка. — Ее зовут Маленькая Пальма!

Вокруг послышались смех и пение. Одни заторопились к площадке на берегу, другие двинулись вверх к горячим котлам, третьи топтались вокруг матери и новорожденной.

Затаив дыхание, Пальма шла сквозь толпу назад, к Месту Женщин, туда, где варилась зловонная жидкость, в которой таились счастье и тьма. Грудь заболела, и она засмеялась. Она сказала:

— Я еще не так стара, я могу родить ребенка.

В залитой лунным светом стране охотников животные тоже занимались делами. Правда, в лесу на холмах дел у них было мало, еще меньше — на голых скалах. Жизнь кипела в кронах деревьев, где шумно суетились птицы и обезьяны. Но в скалах все словно умерло — птицы либо вернулись в гнезда, либо взмыли в светившийся воздух и улетели вниз, к озеру, где смешались с пернатыми жителями равнины. Жизнь оставалась заметна только в одном месте — две искры вспыхивали там всякий раз, когда Шимп поворачивал голову. Шимп скорчился на карнизе, куда добраться могли только птицы, но птицам он был не нужен. Копье стояло рядом, возле правой руки; костяную флейту он положил на камень, словно теперь она значила для него не больше обыкновенной палки. То и дело Шимп поворачивал голову и, поглаживая лодыжку, вглядывался в темноту. Он так еще и не понял, что должен что-то решить. Он только чувствовал гнев и горечь. Инстинктивно он попытался было найти утешение в еде. Скорчившись, сгрыз он сушеную рыбу, приготовленную на дорогу женщинами. Разумеется, это была не еда, а просто средство унять голод, которое хранилось на крайний случай. Съевший ее охотник признавал тем самым собственное бессилие и уже не считался мужчиной. Так что и Шимп не насытился, а лишь почувствовал новое унижение. Вкус рыбы ему не понравился, Шимп быстро забыл о нем и снова не понимал, что делать. Мысль об охотниках одновременно притягивала и отталкивала. Он закричал.