Помощник китайца. Я внук твой. Две повести - Илья Кочергин Страница 8

В печальные Волчьи тундры Кольского полуострова. На озеро Джулуколь в горах Алтая. На камчатскую речку Ралвининваям, где я когда-то поднял несметное количество диких гусей. В залив Корфа на Тихоокеанском побережье, где из нашего лагеря была видна длинная семидесятикилометровая горная коса, уходящая в море. Молодой парень, чьи сети стояли в устье реки, сказал, что каждую осень он уходит в эту безлюдную местность на месяц-другой охотиться. В шутку, наверное, позвал и меня с собой.

Каждый вечер солнце, перед тем как сесть, окрашивало эти дальние горы в самые немыслимые цвета, превращая их в мечту. Морж высовывал свою голову из розовой воды и смотрел на нас и на лагерь, пока появлявшийся вдалеке кривой плавник касатки не заставлял его скрываться. Я тогда любовался горами и думал, что следующей осенью пойду туда вместе с пригласившим меня парнем. Я не знал, насколько сильно город захватывает человека, как прочно вяжутся швартовы, крепящие тебя к причальным кнехтам пяти высоток.

Я смотрел на потёки солнца в аудитории и всё бежал и бежал, задыхаясь, по бескрайней долине Ралвининваям в том месте, где она втекает в большую реку Куйвиваям, и в воздух поднимались новые и новые птицы. Гусиные крылья и крики сплетались в сплошную сверкающую завесу и скрывали из виду море.

Иногда я пробуждался и встречался взглядом с китаянкой Пэй А, которая вела курс разговорного языка и каллиграфии. Её чёрные, мутноватые глаза часто бывали такими же неподвижными и пустыми, как, наверное, и мои.

Она была в институте носителем языка, по-русски не понимала ни слова. У нас было две преподавательницы — одна обычная, русская, а другая носитель языка, Пэй А. Я иногда думал, что тоже являюсь носителем языка, но мне за это трудно содрать с кого-нибудь деньги. Пэй А очень немного, но получала, потому что имела диплом Пекинского университета. Они с мужем приехали в Москву и устроились работать в наш институт года два назад. Работа непыльная — разговаривай со студентами на языке, носителем которого являешься. На кафедре все тебя понимают, все китаисты, вроде как, не чувствуешь дефицита общения.

Она казалась замкнутой и необщительной, наверное, такой и была. Отношения у нас с ней не сложились, чаще всего она выводила в моих тетрадях две или три параллельные горизонтальные черты — китайские двойку и тройку. Получив тетрадь, я снова отправлялся в свои воспоминания.

Потом она исчезла, и прошёл слух, что она отравилась бракованными консервами. Только через много лет, встретившись с нашей русской преподавательницей, я узнал, что было всё по-другому. В один вечер Пэй А приняла смертельную дозу снотворного и стала ждать мужа. К его возвращению она успела испугаться и передумать. Они не стали вызывать врача, побоялись. Лечились сами. Три зимних дня она проболела, а потом умерла.

Зачем было ехать в чужую страну и тут травиться? Может, у них с мужем что не сложилось? Всё равно не понять — я ничего о ней не знал. Меня вообще мало тронула эта история, разве что на секунду я представил — почему-то очень ярко представил, — как страшно умирать в зимней Москве, если этот город тебе абсолютно чужой.

После смерти отца я стал искать работу.

Иногда мне везло. Итальянцы с Сицилии платили много и ежедневно, пока ремонтировали старинный особняк для магазина «Rifle». Они кормили жареными курами и всё время пели песни.

Коротконогий, широкоплечий Сильвестро, любил стоять в перепачканном рабочем комбинезоне на углу Кузнецкого Моста и смотреть на проходящих людей. Он иногда бросал на мостовую пустую пачку «Ротманса», к которой кидались пацаны, и, сунув руки в карманы, чуть ссутулившись, напевал Yo Italiano vero! Он выглядел круто.

К сожалению, итальянцы скоро закончили облицовывать французским мрамором фасад здания и уехали. Тогда я устроился на стройку в монастырь на полставки. Платили гораздо меньше, но прелесть этой работы заключалась в том, что приходить можно было не каждый вечер. Там я проработал совсем недолго. Но в этом уже виноват был я сам.

Дело в том, что мне нравилась физическая работа, — таскать итальянцам мешки с цементом было для меня удовольствием. После долгого сидения в институте размяться было в радость. В один из первых дней прораб отвёл меня к куче мусора в помещении нового корпуса: «Перебросаешь в окошко и уйдёшь. Работай, парень». Вместо положенных четырёх часов я управился за два и был доволен.

Через несколько дней ко мне подошёл пожилой рабочий и спросил, не я ли выкидывал мусор.

— Будешь, молодой человек, теперь с нами работать, со старшими товарищами, раскудрит твою мать.

Человек пять сидели у машины с кирпичом. Они глядели на меня грустными глазами. После моего трудового «подвига» прораб напихал им полные карманы известно чего и сказал, что они разгильдяи и должны равняться на меня. Они были добрые, немолодые люди и учили меня без особой злобы. Мы курили минут двадцать, потом вставали и десять минут передавали кирпичи по цепочке, встав почти вплотную друг к другу. Я уставал от такого труда гораздо сильнее. И я уволился. Пошёл в торговлю.

Торговать жвачками у меня не получилось. Обещанные двадцать тысяч в день я не увидел ни разу, а учебных дней пропустил довольно много. Трудно сказать, с чем связана была моя неудача — то ли с тем, что я доверял своему работодателю, то ли с тем, что в Москве слишком много детей и немых. Парень, который поставил меня на точку в фойе станции метро «Кузнецкий Мост», каждое утро подвозил новый товар и вручал мне коробки, повторяя одну и ту же фразу: «Здесь ровно столько-то, можно не пересчитывать». Я расписывался в журнале, расставлял коробки на большом столе и начинал торговать. А вечером, дома, высыпав всё на пол, мы с Алёной пересчитывали оставшееся и подводили итог, и моя дочка тоже сидела среди этого богатства. Она просто купалась в жвачках.

Дети и немые каждый день крали у меня. Пока я отнимал у одних, крали другие. Немые собирали вкладыши и наклейки с футболистами, дети собирали всё подряд. В конце второй недели, в час пик, когда толпа валом валила, какой-то обкуренный идиот украл со стола дешёвенький «Love is…» и, не разворачивая, засунул себе в рот. Я обогнул стол, взял его левой рукой за отвороты куртки и полез пальцем за щёку. Я очень устал и хотел только вернуть жвачку.

Я почти уже достал украденное, парень стоял тихо и улыбался, потом он стал щупать меня за задницу. Тогда я толкнул его, и он, пролетев сквозь толпу, упал на уборщицу и выбил у неё из руки ведро с водой. Я поднял его и сказал: «Отдай жвачку». У него были совсем бессмысленные глаза, и я толкнул его уже изо всей силы в обратную сторону. Он опрокинул мой стол и лежал в куче разноцветных фантиков, пока его не забрал мент. А я ползал у людей между ног в ноябрьской жидкой грязи и собирал свой товар. Это был самый неудачный день.

Вскоре после этого подруга моей матери нашла для меня мистера Суна.

Сун Ганду приехал в Россию совсем недавно. Он был представителем крупной государственной экспортно-импортной компании и должен был наладить в Москве контакты и организовать при возможности совместное предприятие. К тому времени, как я устроился к нему работать помощником, он успел только снять для себя квартиру.