Повиливая миром  - Татьяна Краснова Страница 8

Но кое-что мы все-таки помним.

Попробуем научить их искать правду и любить магию – в вышеупомянутом смысле.

Попробуем стать для них «своими».

Среди них все равно, несмотря на все гаджеты, хоть один да найдется, кто встанет и закончит за нами «забытые» строки.

Мы стареем.

Не меняются только наши студенты.

Наши гении и прогульщики, умники и лоботрясы, вечно молодые, вечно нахальные. У них впереди вся жизнь.

Если нам очень повезет, они будут поминать нас добрым словом.

* * *

Зима, восемь часов ночи (что значит – не бывает? Еще как бывает, это летом в восемь часов утро, а зимой… словом, не придирайтесь).

Восемь часов ночи, декабрь, мороз, гололедица.

Факультет журналистики МГУ имени Ломоносова стоит как бы на пригорочке. То есть, пока вы молоды, хороши собой, а на дворе лето, он стоит на ровном месте. А когда вам немного за тридцать и на дворе скользко, то это пригорочек. По которому я и ползу к дверям в своих модных зимних ботиночках как корова по льду. Боковым зрением замечая при этом какое-то непривычное движение подле памятника отцу-основателю.

Ломоносов, как знают москвичи, сидит напротив нашего корпуса в удобном кресле и завитом паричке, выставив вперед одну ножку в чулочке, и созерцает стены Кремля.

Весной и осенью вокруг великого ученого курят, целуются, списывают и прогуливают лекции благодарные потомки. Но в восемь ночи в декабре…

Поравнявшись с монументом, я и изумление вижу немолодого мужчину в чем-то вроде телогрейки. Мужчина с большой аккуратностью расстилает на постаменте перед изваянием газетки, затем снимает шапочку, встает на колени на одну газетку, осеняет себя крестным знамением и творит земной поклон, стукаясь лбом во вторую.

Невероятное зрелище вместе со мной наблюдает с крыльца факультетский охранник.

– Это чо такое? – спрашивает меня охранник. – Это он зачем это?!

– Это что-то личное, Иван Иваныч, – отвечаю я шепотом. – Мало ли как оно бывает…

Мужчина, меж тем, поднимается с колен, складывает газетки в сумочку и идет к нам. Охранник, как истинный офицер, прикрывает меня плечом и спрашивает гражданина, в чем, собственно, дело.

На лице у гражданина, меж тем, мерцает благостная улыбка, и он, сложив ручки, ответствует:

– Я, граждане, ничего. Я вот святой великомученице Татиане, как видите, поклонился, а теперь еённую церковь посетить желаю. Это направо, налево иль прямо?

Мы с охранником машем в сторону храма, и богомолец удаляется в бледный рассветный полумрак. Охранник нервно закуривает.

– А что, хороший памятник, – говорит он.

– Главное – универсальный, – киваю я.

* * *

Кофе растворимый в пластиковом стаканчике, холодный март за окнами, грустный студент Козяфкин с тяжеленной папкой газетных материалов… Господи, неужели я все это задала?

Какие мстительные порывы руководили мною? Зачем несчастный юноша так подробно, с употреблением всей возможной терминологии, рассказывает мне о дефектах в системе защиты ядерного реактора на станции Фукусима?! Чего хотела я добиться от потерпевшего? К чему готовила я его? Какие, простите за выражение, компетенции предполагала я привить на это тощее древо? Не ведаю.

И главное – ведь я же опытный человек. Пожилой.

Ведь когда я кричала: «Не выучите – не приходите», я ж ведь знала, КТО будет слушать это вот «выучите», правда?

Грехи мои тяжкие…

* * *

– Татьянавиктна, а вот студент Мумусечкин с третьего курса…

– Нет там Мумусечкина.

– Есть, Татьянавиктна. Вот же он в списочке.

– Знаю я ваши списочки, Аннаиванна. Вы там в учебной части все время мне каких-то несуществующих людей приписываете…

– Мумусечкин существует!

– Не существует!

– Вы просто не хотите, чтобы он существовал, и отрицаете реальность!

Ладно. Аргумент. За мной это водится. Я иногда отрицаю реальность.

– Хорошо. Что Мумусечкин?

– Мы хотим его отчислить. Он ведь у вас прогуливает?

– Не то слово. Я вообще не знаю, кто это.

– Вот видите, как далеко зашло! Так напишите докладную. А то он того… Сознание расширяет.

– В смысле?

– В смысле курит дрянь всякую.

– Аааа, так я тогда знаю Мумусечкина!

– Вот видите. И все мы знаем его исключительно с этой стороны…

* * *

– Вы, Татьянавиктна, не понимаете разницу между победителями и призерами.

– Не понимаю.

– А Олимпиада уже в субботу. Не знаю, как и проведем, если вы не поймете.

– Я пойму, обещаю вам. В крайнем случае, пойду к Мумусечкину.

– Зачем?!

– Попрошу у него щепотку того, чем он сознание расширяет.

– Думаете, это выход?

– Надо Мумусечкина спросить…

* * *

– Татьянавиктна, мне к пятнице учить про режим Каддафи?

– Не надо, Козяфкин. Выучите мне веселое и приятное.

– ???

– Стихи, что ли…

– Откуда ж я возьму стихи?!

– А вот знаете Мумусечкина?

– Знаю… Только вам те стихи едва ли подойдут…

* * *

Чрезвычайно продуктивно опоздала на производство.

Я ненавижу ненавижу-ненавижу-ненавижу КОЛГОТКИ.

Простите. Вырвалось. Перенервничала.

Зима. Мороз.

Видимо, Президент Российской Федерации тоже подзадержался, потому что обычно он уезжает на работу чуть раньше.

В итоге я провела изумительные 25 минут в ледяном автобусе, ожидая, пока президентский кортеж… Словом, неважно.

У дверей метро на асфальте лежала собака. Большая, лохматая, совершенно неприличная собака. Собаку пинали нечаянно и нарочно, но она снова ложилась – нос под хвост, калачиком. Ибо из метро дуло теплым.

– Иди в тепло, – сказала я собаке.

– Ага, щас, – сказала собака. – Хорошо тебе говорить. А меня сейчас выпрут, да еще и сапогом…

Я придержала дверь и легонечко пнула собаку внутрь.

– Вот тут за аптечным ларьком тебя никто не заметит, – сказала я.