Здесь и сейчас - Лидия Ульянова Страница 81

– Да. – Мне казалось, что она даже не испытывает чувства вины. – Знаешь, все оказалось легче, чем я думала. Ты сразу же заснула и не мешала, Любомир был в таком ужасе, когда узнал, что и не возражал, поверил. Я ведь еще успела с ним поругаться, а потом сказать, что он ругался с тобой. Соседи слышали, подтвердили. Вроде бы ты его оскорбила, он взял папино ружье и выстрелил спьяну. Пришлось, правда, долго совать ему, пьяному, ружье в руки, чтобы остались отпечатки. А на мои отпечатки никто внимания не обратил – я сказала, что отнимала оружие.

– Но ведь папино ружье хранилось у нас дома, в городе. У папы был специальный железный ящик с замком, в котором под кроватью лежало ружье. Ты что, отвезла его на дачу?

– Вот я и говорю, что ты умненькая, – с грустной улыбкой подтвердила Надя, склонив набок голову. – Никому до сих пор не пришло в голову интересоваться, как папино ружье оказалось на даче. Посчитали, что он там его забыл. Даже самого папу удалось в этом убедить. Дескать, они торопились перед отъездом, что-то могли упустить, забыть. Папа писал в милиции объяснительную, но ничего, обошлось. Взял с собой в ментовку блок «Мальборо», бутылку виски, что с собой из Каира привезли, и, как сейчас говорят, порешал вопрос.

– Дал взятку полиции? – не поверила я.

– Вот именно, – подтвердила она со смехом. – Тебе это кажется ужасным, а у нас в порядке вещей. Менты ведь тоже с понятием подошли – у мужика дочь убили, сын в тюряге, что еще крючкотворство разводить. Хотя, с другой стороны, небрежное обращение с оружием, нарушение правил хранения. Короче, как посмотреть. Вот тут и нужны сигареты и виски – не взятка, так, благодарность.

– И они что, взяли? – отказывалась верить я.

– Ну ты смешная! И сейчас не отказываются, а тогда, в восьмидесятом, фирменные сигареты, фирменный алкоголь с руками оторвали. Это у вас, в Германии, взяток не дают да еще и друг на друга в полицию стучат. Выполняете, так сказать, гражданский долг. Скажи, а ты побежишь на меня стучать?

Что я должна была ответить? Что надеюсь, в самом скором времени полиция сама придет сюда, и тогда, поверьте, я молчать не стану? Преступление, даже тридцатилетней давности, не должно оставаться безнаказанным. А убийства, как я знаю, срока давности не имеют.

Впрочем, говорить это сейчас было бы верхом глупости.

– О! По глазам вижу – побежишь! Что ж, вольному воля. – Она усмехнулась горьким, нехорошим смехом, и я подумала, что слова про волю и вольных ко мне, возможно, и не имеют отношения. – А тебе поверят? Дело об убийстве закрыто, виновный найден и понес заслуженное наказание. Кому охота будет в архивах копаться? Сделанного, милочка моя, не воротишь.

Помечтай! Сама на симпозиуме слышала, что Россия строит правовое государство, захотят и разберутся. Существует, между прочим, детектор лжи – это я тоже краем уха слышала из чьего-то доклада. Современные полиграфы работают качественно, не обманешь.

– А ты? Ты возьмешь виски с сигаретами и пойдешь «благодарить»? – не выдержала я, съязвила.

– И не подумаю даже. Нет необходимости. Кто тебя примет всерьез? Немецкой гражданочке во сне приснилось, что до ее рождения в СССР посадили не того человека? Окстись! Уже и страны той нет.

Она говорила это зло и решительно, с полной уверенностью в собственной неуязвимости. Она говорила, а я не верила. Не верила в этот тон, в это бесстрашие.

– Ехала бы ты в свою Германию. Своих проблем мало?

Своих проблем было предостаточно. Где-то далеко остался брошенный Оливер, которому я уделяла недостаточно времени. Гюнтер, когда я звоню, не берет трубку, магазин – мое рабочее место – в сложной экономической ситуации, да и в душе полная сумятица, организованная пресловутым доктором Амелунгом… Проблем поменьше тоже хоть корзину подставляй. Но, не доведя до конца это дело, как я смогу спокойно жить дальше? Знать и не попытаться ничего предпринять? Слишком большой груз, чтобы нести.

Надежда, выговорившись, как-то обмякла напротив меня на стуле, сдулась. Из ухоженной и молодящейся на глазах превращалась в старуху. Плечи ее ссутулились, округлая грудь, выступающая из-под обтягивающего свитерка, обвисла, даже ровно выкрашенные волосы повисли космами, даже гладкие руки с лихвой выдавали возраст. Невероятным образом на лице проступили глубокие морщины. Будто бы я смотрела «Звездные войны», где на экране главный гений межгалактического зла на глазах превращается из человека в существо.

И мне нестерпимо захотелось протянуть руку, чтобы просто погладить ее по плечу. Я вдруг осознала, каково ей через всю жизнь волочить на горбу страшную тайну. Тайну, что постоянно давит сверху немыслимой тяжестью, ни на минуту не отпуская. Можно забыться, отвлечься на время, решать вопросы, заниматься делами, но стоит остаться один на один с собой и прошлое, я думаю, начинает теребить, щипать воспоминаниями, душить чувством вины. Но, как в «Звездных войнах», в ней было добро, не могло не быть – так воспитывали детей в семье Арихиных.

– Надя, как же ты живешь со всем этим? – шепотом спросила я.

– Запрещенный прием, – покачав головой, ответила она. Она все еще не собиралась сдаваться. – Не жди, что я начну выворачивать перед тобой душу. Кто ты в моей жизни, маленькая немочка? Что ты можешь понимать? Ты явилась сюда, чтобы узнать свою гребаную правду! Ну что, узнала? Легче стало?

Под конец голос ее сорвался в крик, такой безнадежный.

– Прости. – Я искренне жалела о содеянном. – Я не имела права лезть в душу. Но зачем ты меня сюда позвала? Надо было просто позволить мне уйти там, в клинике. Я бы сейчас сидела в гостинице, с самым лучшим из мужчин, ты бы спокойно спала в собственной постели…

– Да, – легко перебила она, – но я не могла бы заснуть, потому что мне выпала редкая, единственная возможность выговориться, а я ее упустила. А ты, даже с самым лучшим мужчиной, не могла бы отделаться от мысли, что не довела дело до конца, ведь так? Как ни крути, а наши прошлые жизни крепко сидят в нашем подсознании, если я правильно поняла твой рассказ о реинкарнации. Так вот, где-то в тебе сидит наша Вера, а она все дела доводила до конца. Как с музыкой, как с английским, как со всем остальным. Нам с Любиком никогда не хватало терпения, усердия, а она переступала через «не могу» и шла до конца, до результата. Мама видела в ней это качество и очень ценила, она гордилась Верой больше, чем нами двоими, слабыми никчемышами. Кстати, насчет лучшего из мужчин: если нашла такого – поздравляю, мне так и не удалось, иди до конца, не упускай.

– Погоди!.. – Я что, ослышалась? – Ты сказала, что мама гордилась мной?..

Это почему-то было так важно для меня, меня сегодняшней, что я вновь начала ассоциировать себя с погибшей Верой.

– Ну да, – подтвердила она, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. – Мама и любила тебя больше всех, только старалась скрывать. Ей, наверно, казалось, что нельзя любить одного ребенка больше, чем других, поэтому она старалась не показывать свое чувство, только у нее плохо получалось…