Женщина при 1000°С - Хальгримур Хельгасон Страница 84

Оттого-то Ягина и держала путь именно туда. Пресловутый дезертир бы ее сыном. Она вынула его письмо, датированное 4.3.’43, General Post Office в Чикаго, и показала мне. Значит, она уже год в пути?

«Нет, я только-только вышла. Я не уходила до тех пор, пока война не пожрала мой дом, а я сама не оказалась в канаве. Это же просто скука смертная – жить там одной и без кур!»

Я развела огонь, поставила воду, хотела дать ей лесного чая, но у нее была своя заварка, хлеб и ветчина – роскошные яства, которых я уже много месяцев не видала. Тут я заметила, что на ее пальто были нашиты дополнительные пятнадцать карманов, полные всяким добром. Более того, в одном из них был носовой платок, а в другом почта.

«Тебе не нужно передать письмо в Штаты?» – спросила она.

«Что? Нет, но… – тут у меня вдруг возникла идея. – А твой корабль случайно не зайдет в Исландию?»

Она дала мне, чем и на чем писать. «Дорогие бабушка и дедушка! Я жива. Я живу в лесу с парнем по имени Марек. У нас все хорошо. Но мне хочется домой…» – дальше я писать не смогла, потому что разрыдалась. Приблудившаяся женщина встала со стоном и с трудом и придвинулась ко мне. От нее исходил на удивление приятный запах, даром что она была грязная, – какой-то таинственный яблочный букет. Она тяжело опустилась на порог и обняла меня. Я утонула в белорусских объятьях, широких, горячих и мягких. Пальто было расстегнуто. И я ощутила тепло грудей, а из-за пазухи у нее поднялся какой-то очень уютный запах пота. Слезы падали на черную материю пальто, но я заметила, что они оттуда скатываются, словно капли дождя с лошадиной шкуры. Ах, как же хорошо было обрести покой в женщине!

Марек пришел домой, когда стемнело, и поприветствовал гостью с такой же опаской, как и меня в первый день. Им не удалось понять друг друга, и в конце концов они оставили попытки к этому. Мы молча сидели вместе и смотрели на огонь, словно три страны – три народа, с которыми скверно обошлись.

Я уступила ей свою лежанку, но она сказала, что не может спать лежа с тех самых пор, как засела в канаве, она привыкла спать, прислонившись к чему-то, не найдется ли у меня стенки или шкафа? Или она запросто может пойти поспать на улицу, ей не привыкать.

«Я три ночи спала на барже с углем и храпела, плывя вниз по Неману, от Масты до Гродна. Нас обстреляли, капитана и меня, и он, болезный, не пережил этого, а я не умела управлять баржей, к тому же, труп в рубке стал плохо пахнуть. Так что я просто обустроилась на корме и стала смотреть на деревни и коров. Но я нигде не спала так хорошо, как в берлоге под Белостоком. Там мне снилось, что я – Екатерина Вторая и закатываю пиры в кремлевских палатах, а меня окружают красивые молодые солдаты, которые каждый вечер качали меня. Это было так приятно, что я задержалась там еще на одну ночь, хотя и не надо было этого делать. Я держу путь в Америку. Конкретно – в Живаго».

На следующий день она отправилась в дорогу. Конечно же, мне надо было бы пойти с ней. Но я не смогла. Что-то удерживало меня в хижине. Пока Марек спал, раскинув по подушке свои польские уши, я смотрела, как Ягина ковыляет меж стволами, выходит на опушку, со своими пятнадцатью набитыми карманами и одной котомкой, держа курс точно на Берлин. Как она различала стороны света? «А меня солнце подталкивает по утрам и тянет за собой по вечерам».

Я сразу же начала скучать по ней.

Летом 1975 года я была во Флориде и заглянула в книжную лавку в Орландо, где в принципе нет книжных лавок, и по иронии судьбы меня послали в «toilet» в дальнем конце охлаждаемого кондиционерами магазина. На обратном пути, проходя мимо полок «History» [182], я случайно заметила книжку с названием «How I Beat the Russian Army to Berlin – The Incredible Journey of Yagina Ekhaterina Volonsky» [183](авторы – Gail Huddenshaw, A. Knopf, 1967). На страницах с фотографиями была изображена счастливая Ягина в объятьях сына перед праздничным столом на крыше в Чикаго, с прической, в белом нарядном платье. Уэ с Волонский стал известным в городе бизнесменом.

Конечно же, я купила себе такую книжку и проглотила ее за два дня, к немалой печали моих мальчиков. По горячим следам я написала издательству, но они ответили, что та оптимистичная женщина с вогнутым лицом умерла в начале 1969 года, семидесяти пяти лет от роду. Повествование в этой книге завершается в цветочном магазине на оживленной улице в Городе ветров, этим магазином владела и заправляла Ягина, и он носил красивое имя – «European Fields».

Путница оставила после себя ощущение одиночества. Древопалый Марек тем не менее продолжал по вечерам учить меня польскому с переменным результатом, но не подавал признаков влюбленности. Я осерчала на него. Неслыханное дело: тут собралась молодежь в самом соку вне всяких социальных ограничений, а из него даже поцелуя не выжмешь! После двух полных света июньских недель в лесном раю я совсем обезумела от томления. Это была, конечно, не любовь, но требование, чтоб он проявил ко мне хотя бы элементарное уважение. Ведь я же не полено?

Наша немота при этом отнюдь не улучшала ситуацию. Ведь чтобы молчать вместе, надо говорить на одном и том же языке. Часто я была на грани того, чтобы броситься к нему на шею, просто от скуки, чтобы заговорили языки и губы, но такую ошибку я сделала только намного позже, с образованным парнем из Патрексбайра.

В конце концов я увязалась за поляком в лес. Но я держалась на порядочном расстоянии от него. В тот день он пошел гораздо дальше обычного, и я, честно признаться, начала бояться заблудиться. Но тут он подошел к небольшому озерцу на поляне на высоком месте, отложил топор и принялся раздеваться. Птицы выражали мое отношение к этому зрелищу так, что эхо разносилось по всему лесу. Я подошла поближе. Он стоял ко мне спиной и снял с себя почти все, кроме трусов, но вскоре и они лежали на укрытом листвой берегу озерца. Моя реакция на это неожиданное зрелище была удивительной. Меня вдруг охватила глубокая уверенность, что я умру, прежде чем лето достигнет вершины, и захотела всенепременно отведать Адамова яблока до того, как все кончится. Полная смертельной отваги, я вышла и позвала:

«Марек!»

Он оглянулся и тотчас схватился за свой причиндал, а в остальном замер. Я приблизилась к нему: невелика от земли, но мягкощека и дерзкоутробна, что бы это ни значило.

«Марек».

Я подошла к нему на цыпочках по камням, словно лесной зверь, никогда не виданный другими зверями. Совсем близко. Запыхавшись.

«Марек».