Латунное сердечко, или У правды короткие ноги - Герберт Розендорфер Страница 88

С герром фон Примусом хлопот было еще меньше. Он приезжал, когда придется, встречался с Кесселем в «Золотом петушке» или «Тессинском погребке», с благодарностью принимал очередной гонорар и рассказывал старинные венские анекдоты.

Таким образом, времени для торговли сувенирами у Кесселя оставалось более чем достаточно, и торговля эта процветала. Эжени начала работать с 11 марта (неофициально), поэтому финансовый отчет за март месяц был готов только после Пасхи: ни Кесселю, ни Бруно поначалу даже в голову не пришло завести приходно-расходную книгу. Все подсчеты пришлось проводить Эжени. с чем она справилась только к середине апреля. После этого Кессель отправил с курьером подробный финансовый отчет с указанием всех наценок, расценок и налогов к которому приложил восемь тысяч марок наличными.

Через несколько дней он получил эти деньги обратно с запиской разрешение на открытие магазина было дано отделению А-626/1 в качестве прикрытия, прибыль от которого не предусмотрена, вследствие чего отделению была назначена ежемесячная субсидия в размере 1 500 марок. Оприходовать 8 000 марок не представляется возможным по причине отсутствия в документах отделения статьи прихода. В конце Кесселю рекомендовали меньше заботиться об увеличении прибыли.

Вопрос Кесселя, как ее уменьшить, остался без ответа. А в ответ на просьбу хотя бы отменить субсидию Кессель получил лишь очередной конверт с полутора тысячами марок.

Эгон, первый и единственный гость в день открытия магазина, явился на следующий день, чтобы спросить, не дают ли опять пиво. Потом в течение недели он заходил каждый день, потом через день, а потом – уже только изредка. Однако полностью от надежды попить бесплатного пива он так и не отказался, тем более, что Бруно время от времени жертвовал ему бутылку. Тогда Эгон усаживался в уголок на кухне в своих растоптанных полопавшихся башмаках, без носков, в пальто до щиколоток с раздувшимися карманами и голой шеей, выглядывавшей из потертого воротника. Он медленно пил пиво, умиротворенно наблюдая за теми манипуляциями, которые совершал Бруно над своими загадочными аппаратами. Выпив свою бутылку, он сидел еще полчаса в надежде получить вторую, но Бруно никогда не давал ему. потому что после второй бутылки он тотчас же засыпал. Потом, оставляя за собой кисло-сладкий темный запах перегара, он уходил. Эжени при этом всегда зажимала нос.

– Вы понимаете, конечно, – вразумлял Кессель Бруно, – что с этим Эгоном вы не просто нарушаете, а прямо-таки попираете все наши инструкции?

– Что делаю? – переспрашивал Бруно.

– По-пи-раете, – объяснял Кессель.

– Да я как-то привык к нему, – оправдывался Бруно. – Он ведь тоже такой.

– Какой?

– Ну, вроде отшельника.

– Отшельники, на мой взгляд, такие не бывают, – возразил Кессель.

– Кто их знает, какие бывают отшельники, – задумчиво произнес Бруно, останавливаясь с ящиком на полдороге и опуская его на пол.

– Ох уж эти мне ваши загадочные фразы! – сказал Кессель. – Хотя, возможно, вы правы. Но я не понял, почему Эгон тоже отшельник. А кто еще отшельник?

На этот вопрос Бруно не ответил.

– Впрочем, это не меняет дела, – продолжал Кессель. – Кем бы Эгон ни был, он для нас человек чужой, посторонний, и пускать его в служебные помещения мы не имеем права…

– Да какой из него агент! – засмеялся Бруно.

– Но он все-таки пришел не когда-нибудь, а к самому моменту открытия…

– Слушайте, герр Крегель, – сказал Бруно, – в конце концов, вы начальник, поэтому я… Короче, чтоб вы не обиделись: вы у нас – человек новый. А я уже много чего видел. Чтобы так переодеться, как Эгон, это уже слишком много для нормального агента. Но главное даже не это. Главное – запах, шеф, запах! Такой запах подделать просто не возможно, надо так жить, чтобы иметь такой запах. Можно переодеться бомжем, но запах на себя не натянешь, будь ты хоть сто раз агент. Нет. шеф, запах у Эгона настоящий, за это я вам ручаюсь.

Колокольчик на двери звякнул. Прибыл автобус с группой новозеландцев. Кессель пошел в магазин. Бруно открыл холодильник и достал себе бутылку пива. С того дня, когда произошла эта история с пятидесятилитровым бочонком пива, Бруно начал пить снова, однако прежнего своего уровня не достиг. Берлинских кабаков он не знал и ходил большей частью в «Шпортек» на Ландверканале. «Шпортек» был открыт всю ночь, по крайней мере для Бруно. Кроме того, у этого бара было то преимущество, что Бруно, сидя в нем утром, мог видеть, как маленький «фиат» Эжени проезжает по улице Вислы и сворачивает на Эльзенштрассе, к магазину. Как только «фиат» появлялся на горизонте. Бруно поднимался со стула, допивал пиво и отправлялся в отделение.

Кесселю никогда не приходилось искать Бруно, как это делал Луитпольд в Мюнхене. Даже тогда, когда Эжени взяла отгулы, чтобы побыть с матерью, приехавшей из Вестфалии к ней в Берлин на пару дней. В эти дни Бруно даже не ходил в «Шпортек». Он просто лежал в кровати – явление, для него совершенно немыслимое (Кессель зашел к нему в девять утра).

– Вы заболели? – участливо осведомился Кессель.

– Чего? – удивился Бруно, переворачивая свои сто пятьдесят килограммов на другой бок. Полежав еще немного, он наконец вымолвил: – Хоть бы Эгон зашел…

Но как раз сегодня Эгон так и не зашел.

Известно, что основная, самая трудная проблема всех секретных служб мира заключается не в том, как раздобыть информацию, как завербовать агента или информатора, не в сохранении конспирации или прикрытия и даже не в борьбе с происками вражеских секретных служб, а в том, как избавиться от мусора. Куда девать все эти испорченные страницы, бесчисленные копии, использованные копирки, устаревшие инструкции, прошлогодние отчеты, черновики, записки и прочий мусор, скапливающийся в любой конторе и заполняющий корзины мешки и мусорные баки.

На агентурных курсах им показывали фильм (почти полнометражный) о различных способах уничтожения секретного мусора.

Разумеется, его нельзя было просто выбрасывать в баки. Любую бумажку – даже туалетную, как любил повторять герр фон Гюльденберг на регулярных общих собраниях, – любую нашу бумажку следует считать «ДСП», даже если на ней не стоит гриф «для служебного пользования». А ведь на ней может стоять не только этот гриф, но еще и «секретно» и даже «совершенно секретно».

На вопрос Кесселя о том, какая между ними разница, Гюльденберг ответил: «О содержании бумаг с грифом „ДСП“ нельзя рассказывать. О бумагах с грифом „секретно“ нельзя рассказывать никому. А о бумагах с грифом «совершенно секретно» нельзя рассказывать никому и никогда».

В действительности же все эти грифы были точно такими же символами статуса конторы, как материал, из которого сделаны шторы, количество секретарш, ковров и сейфов. Допуск к «секретным» и «совершенно секретным» документам тоже присваивался, как очередное звание, торжественно, точно это был акт посвящения.