Малек - Джон ван де Рюит Страница 9

В нашей спальне разразилась драка: Щука, спрятавшийся в потолочных балках, плюнул на голову Саймону, пока тот слушал плеер. Саймон накинулся на Щуку и укусил его за руку, на что последний достал швейцарский армейский нож и попытался проткнуть Саймону ногу. Лутули разнял дерущихся и дал обоим по три наказания тяжелым физическим трудом (мыть машину Укушенного и рубить дрова).

22.00. Последние приготовления для ночного заплыва. Гоблин предполагает, что каждого из нас ждет по четыре удара плетью, если мы попадемся. (У Укушенного репутация настоящего садюги. Видимо, мстит всему миру за свое трагическое столкновение со львом.) Верн пришел в ужас и стал вырывать волосы целыми клочьями.

05.30. Проснулся и увидел, что Верн опять меняет простыни. Притворился спящим. Я решил быть с ним вежливым. (Дядя Обри как-то говорил мне, что с ненормальными лучше во всем соглашаться.)

08.00. Увидел в газете маленькую колонку о папином появлении в суде. Вырезал ее (в том числе из всех газет в гостиной) и сжег в тостере в комнате старост. Вот о чем там говорилось (я переписал, прежде чем сжечь).

Суд магистратов. Дурбан.

Сегодня перед судом предстал Питер Эдвард Мильтон по обвинению в непристойном поведении. Он не признал себя виновным, и слушание отложили до 6 марта. Мильтон был пойман обнаженным на территории соседского дома. Судья Лейтон направил Мильтона на психиатрическую экспертизу в учреждение, название которого не разглашается.

Великолепно. Мой отец не просто чудак, как я думал, он еще и чокнутый! Почему у меня такое чувство, будто вокруг одни ненормальные? Говорят, первый признак сумасшествия — когда тебе начинает казаться, будто все кругом сошли с ума… (Меня это очень беспокоит.)

Кажется, я сломал тостер в комнате старост.

11.00. Из крикетной команды меня не исключили. Рэмбо взяли вместо Стивена Джорджа, получившего травму.

Перечитал «В ожидании Годо», и на этот раз пьеса уже не показалась мне такой бессмысленной. Более того, я даже смеялся в некоторых местах. Может, и впрямь у меня крыша поехала? (Когда заговорю сам с собой, надо будет что-то делать…)

Геккон в очередной раз вернулся из медпункта. Выглядит он, как обычно (гипс, перевязь, заклеенное пластырем лицо, нездоровая бледность). Когда встревоженный Бешеный Пес приблизился к нему с очередными извинениями, в глазах Геккона полыхнул ужас. Мне он обрадовался и поведал о своих приключениях во многочисленных больницах, клиниках и медпунктах.

01.15. Никто не спит — все готовы к ночному купанию. Бедняга Геккон хоть и отчаянно хныкал и шмыгал носом, все же был вынужден присоединиться к нам. Рэмбо настоял (низким угрожающим тоном), что «свидетели нам не нужны».

Вслед за Рэмбо мы вылезли через окно спальни и очутились на крыше часовни. Я боялся взглянуть вниз, во двор в двадцати футах под нами, и тихо шел по уступу, держась за резинку трусов впереди идущего Гоблина. Старая жестяная крыша громко скрипнула, когда на нее приземлился Жиртрест. Саймон держал одной рукой трясущегося от страха Геккона. Наш бесстрашный отряд крался по крыше к окну часовни. Жиртрест сумел протиснуться в окно лишь после того, как мы как следует его потолкали и попинали. В часовне было страшновато — горела единственная свеча. Я слышал биение своего сердца, а позади — тяжелое дыхание Жиртреста.

Рэмбо провел нас вниз по лестнице и по проходу к двери. Когда мы ползли мимо 134-летнего алтаря, он вскочил на кафедру, распростер руки, как папа римский, и провозгласил: «Леди и джентльмены, добро пожаловать в ад!» Геккон чуть не обделался со страху и попытался сбежать, но Верн вовремя схватил его и проскрипел своим безумным, как из радиоприемника с помехами, голосом: «Свидетели нам не нужны, Геккон».

Не знаю почему, но после этого мы все заржали. Даже Геккон не смог сдержаться и издал пронзительный писк, отчего наша истерика лишь усилилась. Вскоре и Верн зашелся неконтролируемым хохотом. Правда, было трудно сказать, смеялся он или плакал: по щекам его текли слезы, а все тело тряслось и содрогалось.

Когда мы успокоились, Рэмбо провел нас в чернильно-темный склеп под часовней. По понедельникам в склепе собирается школьное христианское общество (веселенькие христиане, хлопающие в ладоши), а еще тут живет школьное привидение. Вскоре никто уже не смеялся: мы ползли на четвереньках по шерстяному ковру к другой двери, которая выходит в розарий. Дальше нам предстояло перелезть через низкий забор и пробежать лужайку перед домом Глокеншпиля. В свете ущербной луны его громадный двухэтажный особняк был похож на громадное чудовище — прямо как замки в фильмах про вампиров.

Мы сгрудились под лимонным деревом в директорском саду, и Рэмбо провел последний инструктаж. Мы стояли в трусах, стуча зубами от страха. Ночь была темная, тихая и влажная; далеко на западе слышались раскаты грома над Драконовыми горами, нагоняя на всех еще больше жути.

Рэмбо прошептал «три, два, один», и мы бросились через футбольное поле (самый опасный участок нашей экспедиции) в кусты у грязного ручья (ручья, что течет вокруг школы). Затем перебрались через забор с колючей проволокой, и вдруг перед нами выросла запруда — мертвенно-спокойная и прекрасная в свете луны.

Один за другим мы прыгнули в прохладную воду (кроме Геккона, которому нельзя было мочить гипс). Мягкое глинистое дно хлюпало под ногами. Мы плавали в полной тишине, пока Бешеному Псу и Рэмбо не пришло в голову утопить друг друга. Это спровоцировало драчку с потоплением, в ходе которой все стали пытаться потопить соседа. Я почти утопил Саймона, а тот отомстил, продержав меня под водой минуты три.

Вдруг Гоблин зашикал на нас, приказывая молчать. На той стороне запруды на тропинке замелькал свет фонарика. Потом еще одного и еще… Мы истуканами замерли в воде, охваченные леденящим ужасом. Тишина. Грянул гром, с жутким протяжным свистом налетел ветер. Потом залаяли собаки…

Как один мы выскочили из воды и рванули к забору и футбольному полю. Должно быть, охранники спустили собак, потому что лай и рычание вдруг окружили нас. Рэмбо кричал, Бешеный Пес пытался выстрелить в собак из рогатки. В одну, похоже, попал, потому что раздался пронзительный визг. Невзирая на гипс и повязку, Геккон перепрыгнул через забор из колючей проволоки, как газель, и проломился сквозь кусты, будто одержимый дьяволом. Мы пронеслись по футбольному полю, продрались сквозь розарий и вбежали в склеп, взлетели по лестнице в часовню, протопали по центральному проходу, снова по лестнице и очутились в галерее. И вот наконец окно, крыша, окно нашей спальни — и я в кровати, прямо с грязными ногами.

А потом наступила мертвая тишина, не считая нашего тяжелого дыхания, всхлипываний с кровати Геккона и раскатов грома за окном. Вдалеке охранники свистом подзывали собак. Через пять минут молчаливой паники мы наконец рассмеялись и взволнованно заговорили. Мы знали, что теперь нам ничего не грозит; мы это сделали, и нас не поймали. Спальня огласилась восторженными рассказами о нашем приключении; каждый вспоминал, как за ним гналась собака, и каждый последующий рассказ были ужаснее предыдущего. Когда очередь дошла до Рэмбо, собака Баскервилей по сравнению с нашими псами казалась не страшнее трехногого пуделя со вставной челюстью.