Имя мое - память - Энн Брешерс Страница 9

Казалось, я уже не понимаю, кто совершил это ужасное дело, но она-то понимала. Пламя ревело. Ветер раздувал огонь, который распространялся все шире. Вокруг девушки плясали языки пламени.

— Беги! — закричал я.

Глаза ее выражали озадаченность и печаль, но не страх и панику, как мои глаза. Ее лицо было в той же степени спокойным, как мое — встревоженным. Я сделал шаг в ее сторону, но меня остановил нестерпимый жар. Между нами клубилось и шипело пламя.

Девушка бросила взгляд на полыхающие дома и огороды соседей, а потом на меня. Повернула голову и посмотрела на свой горящий дом. Я молился, чтобы она отошла от него, но она этого не сделала. Девушка вошла обратно в дом.

— Не ходи! — воскликнул я.

Через несколько мгновений строение покосилось и обрушилось, но пламя продолжало бушевать.

— Прости меня! — услышал я собственный крик. — Прости. — Я повторял слова на арамейском, решив, что она может знать этот язык. — Прости. Прости.

Во время обратного перехода к нашему лагерю я почти ничего не чувствовал, но все же, осматриваясь по сторонам, видел на горизонте густой дым. Я смутно помнил, что мы так и не соединились с большой группой, и только подойдя ближе к дымовой завесе, понял почему. Я был так поражен, что не стал задумываться о своих словах.

— Это была не та деревня.

Меня услышал только мой брат. Наверное, он видел то, что видел я, и знал то, что знал я.

— Нет, та, — произнес он с каменным выражением лица.

Мной овладела такая тоска, что я не мог думать ни о чем другом.

— Не та!

— Та самая.

В нем не чувствовалось ни вины, ни неуверенности в себе, ни сожаления. Я уловил лишь его гнев, и лучше мне было взять это на заметку и никогда снова не заговаривать о той ночи.

Я являлся свидетелем многих смертей и трагедий. И с той поры был причиной некоторых из них. Но никогда больше не отнимал совершенно невинные жизни. Никогда больше не губил такую красоту и не испытывал такого стыда. Я стараюсь отстраниться, но когда думаю о том случае, мне бывает по-прежнему тошно, и это чувство со временем не утихает.

С тех самых пор у меня в ноздрях прочно засел ужасный смрад от горящего дерева, смолы и плоти. Мои глаза заволокла пелена серого дыма, навсегда видоизменив мои чувства.

Шарлоттесвилл, Виргиния, 2006 год

— Ты такая нерешительная, Левша. Пойдем же.

— Я две ночи не спала, — запротестовала Люси. — Здесь у нас развал. Надо прибраться.

Марни оглядела их маленькую комнату в общежитии.

— Не стоит прибираться без меня, потому что тогда я буду чувствовать себя виноватой. Завтра этим займемся. Пошли. Джеки и Суми уже ждут внизу. Надо повеселиться.

— А если у меня нет настроения веселиться? — Люси действительно была скептиком и левшой и вдобавок суеверно не хотела веселиться, прежде чем исправит оценки. — А вдруг Лодри заметит, что я сдала курсовой на два дня позже?

Мощным волевым натиском Марни легко сломила сопротивление Люси.

— Вот твои туфли. Возьми с собой денег.

— Я еще должна платить за то, что не хочу делать?

— Двадцать баксов. Люди платят за массу вещей, которые не хотят делать. Зубной врач. Война в Ираке. Дохлые мыши для Даниной змеи.

— Тебя послушаешь, так вообще не захочешь идти.

Люси взяла свою сумку и обулась. Но надела не шлепанцы, которые кинула ей Марни. Ее энергии хватило лишь на мелкий мятеж.

— Не беспокойся по поводу Лодри. Он тебя любит.

Открыв дверь комнаты, Марни вытолкала Люси вон.

— Нет, не любит.

— Боюсь, что любит.

— На чьей машине поедем?

— На твоей.

— Понятно.

Пока они ехали по шоссе в сторону Симеона, солнце постепенно исчезало за плоской крышей универмага «Кухня и спальня». Марни поставила ужасные рэповские записи своего брата Александра, врубив их на полную громкость, а тем временем Джеки и Суми принялись открывать банки с пивом на заднем сиденье.

— К кому мы едем? — стараясь перекричать шум, спросила Люси.

— К мадам Эсме, — ответила Марни, рассматривая записку с адресом. — Еще две мили, а потом поверни на Бишоп-Хилл.

— А вы не хотите разве быть трезвыми на сеансе гадания у мадам Эсме, за которое заплатите по двадцать долларов? — бросив взгляд на Суми в зеркальце заднего вида, произнесла Люси.

Суми подняла вверх банку с «Миллер лайт».

— Не особенно.

— Нам действительно сюда надо? — проговорила Люси, поворачивая на гравийную дорогу, уставленную трейлерами и ржавыми остовами машин.

Марни пыталась сориентироваться в адресах.

— Ты видишь какие-нибудь номера? — спросила она.

— Думаю, это он. — Люси указала вперед на старый передвижной дом, окруженный увитыми розами шпалерами. Вероятно, когда-то у него были колеса, но не похоже было, чтобы он в скором времени собирался куда-то уехать. — Эти розы настоящие или фальшивые? — спросила она.

Марни усмехнулась.

— Наверное, настоящие.

— А я считаю, фальшивые, — сказала Люси, въезжая на подъездную дорожку.

У двери их встретила мадам Эсме. Люси увидела приблизительно то, что ожидала увидеть. Длинное зеленое платье. Подобранные вверх волосы. Много косметики. Театральные жесты.

— Кто идет первым? — спросила мадам Эсме.

— Марни, ты это устроила. Ты иди, — произнесла Джеки.

— Вы трое можете посидеть здесь. — Мадам указала на крошечную гостиную-кухню. Там стояли крашеный деревянный стол и четыре разных стула. — А ты иди за мной, — велела она Марни.

Девушки смотрели, как подруга входит вслед за ней в полутемную комнату, освещенную мерцающим светом свечей. Мадам закрыла за ними дверь.

— Что мы тут делаем? — вздохнула Люси, сидя на металлическом складном стуле.

— Алисия Клинер говорила, что она просто изумительна, — прошептала Суми.

Люси не понимала, где тут может скрываться предмет для изумления. Ее мать каждые два года ходила к ясновидящим и удивлялась, когда ей говорили: «Около воды вы чувствуете себя спокойно. Вас подпитывают книги. Вы не можете удержаться и не воспитывать всех подряд». Ее мать изумляли также вещи вроде полярности, чакр, массажа стоп и многое другое, о чем можно было узнать из сети домашнего шопинга. Люси догадывалась, что у матери высокий порог изумления.

Ей ничего не стоило до последнего дожидаться великой мадам Эсме, но трудно было не заснуть. В особенности после того, как появилась Марни с видом плохо скрываемого самодовольства, заявив, что не станет рассказывать, пока все не пройдут сеанс.